Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

кому такая выпала работа --

изведать тайны, боль и наслажденья Света,

как непрозрачно Истина одета,

как Правда непохожа на предметы

и на понятья, часто в обиходе

звучащие -- на улице, в народе,

как экономика зависит от уклада

семьи, деревни, чистоты наряда,

воинственность -- от пищи стариков,

а войны -- от соседей и оков,

что неизменны с истечением веков.

24

Так продумала тонкости духа Природа,

что за роскошь одних -- кровью, жизнью, мученьем

человечество много веков с увлеченьем

платит, как урожай с огорода,

собирая пригодные к жизни тела

и лишая их права на существованье.

Кодом слов освещает простое закланье,

называя процесс преступленья -- Дела.

И идут параллельные жизни сообществ.

Тьмы, что просят у Бога прощенья

и купившие "в Боги" своё посвященье,

никогда не встречаясь, на Небо не ропщут.

Вся история Мира -- создание мифов

до высот демократий -- от римлян и скифов,

бухгалтерия смерти, насилия свод.

Все ученья пророков, Мессии и Будды --

матерьял для чеканки кровавой посуды

на столах власть имущих господ.

25

До печали, которая и в Книге Книг

не прописана выше -- иначе б сожгла,

я познал этот мир, этот век, этот миг,

эти души и эти тела.

Это скопище мяса в активной возне

в ритмах рока, соитья, стрельбы --

вызывает всё явственней чувство во мне.

Я не здешний. Я всё позабыл.

А теперь вспоминаю. Прекрасных Миров

я виновный и сосланный сын.

Узнаю здесь туманы, цветы и коров,

и плывущий вверху апельсин.

Я не ведал, как тихо мы сердцем поём,

как негромко рыдает оно.

И оставили шрамы на сердце моём

Россия, Любовь и вино.

Ухожу без дорог по траве и золе.

О, мой Бог, замолил я грехи,

потому что оставил на этой Земле

Россию, Любовь и стихи.

26

. . . . . . . . . .

27

Июль прошёлся, как Гоген, простейшим светло изумрудным

по веткам лиственниц, берёз, мазнул сиренью по кустам

и жёлтых лютиков толпу согнал в запущенный и скудный

клочок земли, что для меня не уступает тем местам,

где забавляются игрой с богатством, важностью, тщеславьем

на фоне княжеских усадьб живущие не много лет,

поспешно пишущие жизнь с неубедительным заглавьем.

Моей душе принадлежит лишь Время. Это мой завет.

Ни дерево, ни куст, ни дом, ни часть земли, как ветер

летний,

не может телом, из воды построенным, быть полонён,

присвоен. Свет и цвет -- о Солнце сказочные сплетни.

И только Временем всегда я одурманен, опьянён.

Так много строчек и людей я в этом мире потерял,

что стало мне небезразлично, что совершается во вне

его пределов. И постиг, что Время -- это матерьял,

и из него, как парус, сшита Душа бессмертная во мне.

И вот опять июль в дождях и в зелени, с ума сошедшей.

А я терпимей и грустней с моим свершившимся прошедшим.

1

Я помню, как, настроив свой приёмник

на сорок девять метров, на волну

Америки, я, как святой паломник,

шагал через холодную войну.

Казался Запад нам обетованным раем,

весь в голубых и розовых тонах.

Пришла Свобода. Мы ещё в штанах,

от голода почти не умираем,

но наш родной российский капитал

не адекватен ни Свободе, ни Закону.

Цинично ставит он в своём углу икону,

но власть с бесчестьем крепко повязал.

Безумные политики, артисты,

чиновники всех рангов и кровей

воруют агрессивней и новей

классических простых капиталистов.

И снова молодёжь впадает в грех --

экспроприировать и разделить на всех!

2, 3

. . . . . . . . . . . . . . . .

4

Когда из мрачной питерской квартиры,

от грязных мостовых и пыльных площадей

я попадаю в праздный круг людей,

в просторный дом в какой-то части Мира,

где гладкие дороги, яркий свет

по улицам разлит в глухие ночи

и где опасность сердце не пророчит,

где о насущном хлебе горя нет,

когда я слышу -- "Как дела?" -- "В порядке".

"Как папа, мама, дети?" -- "Всё о'кей!" --

проблема только -- гей или не гей,

и чья-то половина пьёт украдкой,

мне кажется, что бывшие собратья

живут в согласьи с Богом и с собой,

и все довольны эмигрантскою судьбой.

Ну, а поскольку их помог собрать я

моей поэзией и музыкой, то им

сегодня только я необходим.

5

Но это будет, в лучшем случае, наивно.

У них другая выучка теперь.

Они не огласят своих потерь,

проблем, болячек. Все легко и дивно.

Артисты наши, как бы ни хотели

блеснуть в рассказах заграничным торжеством,

всегда смолчат об этом и о том

и в частности, что жили не в отеле.

Их приглашатели, чтоб более нажиться,

или, помягче скажем, сэкономить,

(ведь публики не много) селят их не в номер,

а по домам к знакомым верным лицам.

А там, общаясь плотно утром, днём,

мы разговоры длинные ведём.

И вот в какой-то час, уж ты изволь

и выслушай проблемы, горе, боль

хозяина. Тем более, тебе его беда --

уехал -- и забылась навсегда.

6

Я был порой немало поражён,

когда во внешне благостных семействах

шекспировские страсти повсеместно

таились в чувствах и мужей, и жён.

Трагедия их пряталась глубоко.

Среди машин, джакузи и других затей

их жизнь текла темно и одиноко

без близости их собственных детей.

Один успешный, важный бизнесмен

с красавицей женой и дочкой малолеткой

мне очень мудро плакался в жилетку

о жизни, как в тюрьме, без перемен

. Разводы эмигрантские -- сюжеты

для Метерлинка, Сартра, Пруста.

Жениться, выйти замуж снова -- так непросто,

что в ненависти делят общие бюджеты

супруги старые. А неприязнь, что свыше им дана,

уже привычка, вместо счастия она.

7

Бездарно был составлен мой маршрут.

Я из конца в конец Америки мотался.

Зато навеки в памяти остался

воздушный флот US -- надёжен, крут.

Взлетал я каждый раз и приземлялся

с непреходящим удивленьем и с тоской.

С умом построенный искусною рукой,

внизу ландшафт практичный расстилался.

Стояли домики, а к ним вели дороги.

Везде стоянки, стадионы, виадуки,

развязок мощных по лекалам дуги,

расчерченные симметрично, строго.

Цивилизация на нефти и законе

и благородном принципе странноприимства.

Правителям российским не запомнить

ни слов, ни сути этой. Лихоимство,

презренье к личности, к природе и к культуре

и грубость нашей свойственны натуре.

Но, правда, защищая принципы Свободы,

Америка унизила все страны и народы.

8

И так привык я к ежедневным перелётам,

что, как автобус, самолёт воспринимал.

Мой инструмент в футляре был не мал,

и я вручал его стюартовым заботам.

Я изучил, наверно двадцать пять аэропортов,

поскольку пересадок было много,