Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

что мы в гордыне понимаем однобоко.

11

Так принято у наших богатеев --

чиновников, банкиров, шулеров --

детей кормить, поить, лелеять

и отсылать затем их со дворов

учиться в Принстон, в Кембридж и в Сорбонну.

Что за презренье к русской Высшей Школе?

Здесь превосходно учат математике, закону,

естественным наукам и крамоле.

Набор джентльменский, выглядит достойно.

А в государстве нашем всё и вкривь, и вкось.

Нет начинанья, чтоб не сорвалось,

нет мысли, чтоб додумалась спокойно.

Досадно -- те, кто вылез в первачи,

все неталантливы, нетерпеливы, нечестны.

Сатирик говорил о них -- рвачи,

посмешище и чудище страны.

Народ молчит. О чем же он притих?

О том, наверно, что достоин их.

12

Но за родителей не отвечают дети,

как вождь однажды лживо произнёс.

Им -- детям -- хорошо хоть где на свете.

Но где Пенаты их?.. Вот как стоит вопрос.

Когда дитя тусуется в Париже

четыре или пять веселых лет,

то у него потом сомнений нет --

не к Туле, а к Монмартру быть поближе.

Но это верно, к слову скажем, не для всех.

У нас ещё остались патриоты.

Мы ждем от них талантливой работы,

чтобы Россия обрела успех.

Меня, конечно, за подобные реченья

читатель может упрекнуть сурово.

Но я брюзжу довольно часто с увлеченьем --

пора блеснуть мажорным добрым словом.

Хотя известно, слово Мёд, хоть сколько говори,

не станет сладко ни снаружи, ни внутри.

13

Училась наша славная девица,

как выше упомянуто -- в Сорбонне.

Её краса, как в нежном анемоне,

одушевляла обращённые к ней лица.

Она отметила бразильского креола...

У парня закружилась голова.

Но с уст её, как и от уст Эола,

лились лишь невесомые слова.

Он стал ей друг. Потом ирландец рыжий

на время интерес её задел.

Как говорят у нас -- он к ней намылил лыжи,

но в результате от страданий похудел.

Она своих друзей любила лица

и радовалась силе и уму.

Но, к сожаленью, не могла влюбиться,

и, к счастью, понимала почему.

Но чаще мы, душой выслушивая весть,

не понимаем, как её прочесть.

14

Она же знала свой предмет желанный

за год до встречи -- творческой и странной.

15

У ней, не как у пушкинской Татьяны,

незримый образ был нечёток, мил.

Конкретный человек её хранил.

Она его встречала постоянно.

Он вдруг оказывался рядом с ней за партой,

где только что сидел её креол,

в столовой занимал удобный стол,

подсказывал ответы перед картой.

И помогал ей изучать науки,

и ставил ей за глупости щелчки.

Стыдливо в темпере испачканные руки

вдруг прятал за спину. Изящные очки

на нём сидели несколько высокомерно.

Обмолвилась об этом Анна как-то раз.

И он ответил, что претензия безмерна.

Таков он есть без лоска и прикрас.

Тот редкий случай, где она не права --

не он высокомерен, а оправа.

То был Андрей. Читатель, ты узнал его?

Но сам об этом он не ведал ничего.

16

. . . . . . . . . . .

17

Есть правда на Земле, но правда есть и выше.

В земном пути -- любовь, работа, сон.

А выше -- бесконечный перезвон

и душ, и звёзд -- чем полог вечный вышит.

Любовь редка. А сон работой скроен.

Он может быть недолог, неспокоен.

Любовь уходит, сон уходит. Ты один.

Труд остаётся. И всегда необходим.

Писание картин, стихов и нот

от сердца ничего не отберёт.

А музыка нам дарит настроенье,

и ноты создают каркас строенья,

которое зовётся личность и судьба.

Стихи нам подчиняют Время и Пространство.

Здесь возникает Счастье в виде постоянства

Свободы. Происходит ворожба.

И зарождаются Миры иные в нас,

которые нужны, чтоб разум не погас.

18

Теперь понятно, уважаемый читатель,

как ординарны мы в сравненьи с Анной,

с её проникновеньем и уверенным, и странным

в те сферы, что закрыл для нас Создатель.

Быть может, к будущему ключ она имела,

но в совершенстве пользоваться им не научилась.

Сама частенько жертвой становилась,

когда при посторонних слишком смело

сама с собой или с незримой тенью

и говорила, и смолкала, покраснев,

что нынче редко среди юных дев.

Краснеть -- имею я в виду. Друзья в недоуменьи.

Но все молчат, хоть понимают, что любой,

кто говорит на людях сам с собой,

в душе несёт болезненное свойство.

Им это доставляло беспокойство.

Она, ценя их деликатность и терпенье,

меняет с тонким миром правила общенья.

19

Когда он появлялся, то она

была спокойствия и мудрости полна,

не реагировала на его прикосновенья,

запоминала главные мгновенья,

когда энергия в виденья превращалась.

Она решительно, но мягко с ним прощалась,

в обмен веществ фантазий не вводя.

Училась властвовать собою, и хотя

ей каждый раз бывало грустно,

она была решительна, искусна.

И прекратила эти странные свиданья

почти жестоко, прочно и всерьёз,

избегнув и депрессии, и слёз.

И он исчез, чтоб план её образованья

был не нарушен, и её сознанье

не исказило то пространство, где она

была так искренно заочно влюблена.

20

Она училась жить в обыкновеньи

среди людей, не знающих видений,

среди простых обыденных процессов --

физиологии, питанья, магазинов,

подорожанья кофе и бензина,

неадекватных пошлых интересов

к футболу, пиву, сексу, модам,

терпя тинейджеров -- веселых, глуповатых,

телеведущих -- сплошь придурковатых,

певцов -- моральных и физических уродов.

И находила нечто горестное в том,

что становилась социальным существом.

Но понимала, что всё это неизбежно,

и утешалась тем, что не навечно.

Предвидела печаль свою сердечно

и будущую боль любила нежно.

Она постигла таинство веков,

что женщины произвели на свет Богов.

21, 22, 23

. . . . . . . . . . . . . . .

24

Я пытаюсь вернуть тот потерянный Рай,

что мне в юности выпал, как данность.

Словно Бог разрешил -- "Если хочешь -- играй,

выдыхай своей сути органность".

Ни всесильная власть, ни царёвы певцы,

ни союзы солидных авгуров

не коснулись весёлой натуры,

не смогли меня взять под уздцы.

Я их просто и искренне не замечал,

в храмах книг, женских глаз, филармоний,

постигая основы гармоний

и начала словесных начал.

Это был над вещами и бытом полёт

с выделеньем из сердца субстрата

филигранно, неспешно и свято --

самых чистых метафор и нот.

Но порой всё, что было в стараньях дано,

как волною цунами смывало вино.

25

Так с годами учась и умнея,

постигая людей и природу,

приближаясь к небесному своду,

признавался всё легче в вине я.

И заметил я, что покаянье

постепенно мне Рай возвращает,

продлевает мой стих, опрощает,

к горним снам обращает вниманье.