Фернандо Пессоа - Лирика

Так путнику не выйти из песка,

Из ласковых, предательских зыбей:

Вотще за воздух держится рука,

Она слаба, а мысль еще слабей.

Иной судьбы не знаю искони:

Средь мертвых дел за днями длятся дни.

11

Людские души - те же корабли,

Скользящие по вспененным волнам.

Мы тем верней доходим до земли,

Чем больше тягот выпадает нам.

И если шторм в безумье одичал

Грохочет сердце, наполняя грудь.

Чем с каждым часом далее отчал,

Тем ближе порт, куда нацелен путь.

Мы пожинаем знание с лихвой,

Там, где лишь смерть маячила сперва.

Нам ведомо - за бездной штормовой

Встает небес далеких синева.

Черед за малым: чтоб от слов людских

Меняли путь громады волн морских.

14

Родясь в ночи, до утра гибнем мы,

Один лишь мрак успев познать вполне.

Откуда же у нас, питомцев тьмы,

Берется мысль о лучезарном дне?

Да, это звезд слепые огоньки

Наводят нас на чуть заметный след,

Сквозь маску ночи смотрят их зрачки,

Сказать не в силах, что такое свет.

Зачем такую крохотную весть

Во искушенье небо нам дало?

Зачем всегда должны мы предпочесть

Большому небу - то, что так мало?

Длиннеет ночь, рассудок наш дразня,

И в темноте смутнеет образ дня.

22

Моя душа - египтян череда,

Блюдущая неведомый устав.

Кто сделал эту роспись и когда,

Сработал склеп, поставил кенотаф?

Но что б ни значил этот ритуал,

Он, несомненно, вдвое старше тех,

Кто на Земле близ Господа стоял,

Кто в знанье видел величайший грех.

Я действо древнее хочу порой

Постичь сквозь вековую немоту

Но вижу лишь людей застывший строй

И смысла ни на миг не обрету.

И память столь же бесполезна мне,

Как лицезренье фрески на стене.

28

Шипит волна, в пути меняя цвет,

Чтоб пеной стать и на песке осесть.

Не может быть, чтоб это не был бред,

Но где-то есть же то, что все же есть!

Лазурь - ив глубине и в вышине,

Которую в душе боготворим,

Лишь странный образ, явленный извне:

Он невозможен, потому что зрим.

Хоть жаль почесть реальностью пустой

Весь этот яркий, грубо-вещный сон,

Я пью мечту - магический настой:

Пусть к истине меня приблизит он.

И отметаю, горечь затая,

Всеобщий сон людского бытия.

31

Я старше времени во много раз,

Взрослей во много раз, чем мир земной.

Я позабыл о родине сейчас,

Но родина по-прежнему со мной.

Как часто посреди земных забот

И суеты - случайно, на бегу

Передо мною образ предстает

Страны, которой вспомнить не могу.

Мечты ребячьей свет и тяжкий груз,

Его не отмету, покуда жив:

Все обретает струй летейских вкус,

И целый мир становится фальшив.

Надежды нет, меня объемлет мрак

Но что, как не надежда, мой маяк?

[ АНТИНОЙ ]

Как дождь, душа дрожала Адриана.

Был отрок тих

В испарине последнего тумана,

И зренье Адриана страх постиг

Затменьем смерти, павшим в этот миг.

Был отрок тих, во мрак свернулся свет

И дождь долбил и был как скверный бред

Убийцы - перепуганной Природы.

Прошло очарованье прежних лет,

Врата восторга затворили входы.

О руки, к Адриановым рукам

Тянувшиеся, - сколь сегодня стылы!

О волосы, привычные к венкам!

О взор, своей не ведающий силы!

О тело - то ли девы, то ли нет,

Божественный посул земного счастья!

О губы, чей вишневый вешний цвет

Таил секрет любви и сладострастья!

Перстов неописуемый язык!

И влажный зов, каким звучал язык!

И полная победа совершенства

В самодержавном скипетре блаженства!

Отныне все - тоска, туман, обман

И небыль. Дождь стихает. Адриан

Склоняется над телом. Горе гневно:

Нам жизнь даруют боги - и берут,

И красоту, создав ее, крадут,

Но самый плач щемит в груди плачевно:

Объемлет стон грядущие века,

И боль в душе настолько велика,

Что нас не оставляет повседневно.

Он мертв и не вернется никогда.

Сама Венера, зная Антиноя

И зная - он погублен навсегда,

Былые по Адонису печали

Смещала с Адриановой тоскою.

Но все слова любви бессильны стали.

И Аполлон поник, когда объяли

Уж не само ль объятье? - холода.

Соски его двуглавою горою

Лобзаний позабудут горный снег,

Застынет кровь в теснине прежних нег,

Твердыня страсти станет грудой льда.

Тепло не ощутит тепла другого

И руки на затылке не скрестит,

Когда, навскрыт распахнут и раскрыт,

Всем телом ждешь касания чужого.

Дождь падает, а отрок возлежит,

Как будто позабыв уроки страсти,

Но ожидая: обожжет она

Внезапным возвращеньем. Надлежит

Былому жару быть у льда во власти.

Не плоть, а пепел; смерть сильнее сна.

Как быть отныне с жизнью Адриану?

С империей? Чем горе превозмочь?

Кому запеть блаженную осанну?

Настала ночь

И новых нег не чаешь и невмочь.

Ночь вдовствует на ложе одиноком,

Сиротствует не ждущий ночи день,

Уста сомкнулись, только ненароком

На миг окликнув на пути далеком

В объятья смерти схваченную тень.

Блуждают руки, радость уронив.

Дождь кончился, не ведаешь, давно ли,

В нагое тело тусклый взор вперив.

Лежит он, наготу полуприкрыв

Движеньем сладострастья, а не боли.

Он, возбуждавший страсть и поневоле,

Любое пресыщенье претворив

В любовный нескончаемый порыв.

Его уста и руки поспешали,

Куда едва за ним ты поспевал.

Казалось: он тебя опустошал.

Усталости не ведая, печали

И чувства. Он тебя околдовал,

И наставал карнальный карнавал,

Взывая окончаньем о начале.

"Любовь моя как пленница была

И в муках отдавалась и брала,

И боль свила гнездо в ее глубинах.

Тебя похоронил великий Нил

И выдал нам - и смерть зажала в львиных

Объятиях превыше наших сил".

И с этой мыслью страсть его (а страсть

Всего лишь память о страстях минувших)

Очнулась победительно в уснувших

Бессильно чреслах и взыграла всласть.

Мертвец восстал, и ожил, и, все ближе,

Все ближе подходя, манил на ложе

И смертью не смиренная рука

Проведала все подступы и входы

Туда, где плоть не ведает свободы,

Нежна, неосязаемо легка...

Парфянцы, вы жестоки и бесстыжи!

И вот припал к влюбленному влюбленный,

И оба стали стылы и мертвы

В слиянности, столь неопределенной,

Что каждый поцелуй их воспаленный

Был ледяным ожогом, и, увы,

Как тени были оба, как волхвы,

Как дух живой и дух непогребенный

Был каждый - и витал речной травы

Вкус на устах, ленивой и зеленой.

Туман или иная пелена,

Меж Антиноем пав и Адрианом,

Дышать им не давали. И, влажна,

Скользила по округлостям желанным

Рука, в них вызвать пламя не вольна;

Бог умер, бог казался деревянным!

Он взор воздел и руку в небеса,

Но боги были символ безучастья,