Фернандо Пессоа - Лирика

со всеми другими людьми?

Тобой, как Гамлетом, владеет ужас перед неведомым?

Да что тебе вообще ведомо? Что ты знаешь,

Чтобы хоть что-нибудь называть неведомым?

У тебя, как у Фальстафа, плотская любовь к жизни?

Если ты в силах любить ее материально, полюби ее

еще материальнее,

Превратись в частицу земли и материи!

Рассейся, ах ты, физико-химическая система

Клеток, пребывающих в сумеречном сознании,

В сумеречном сознании бессознательных тел,

В великой, ничего не сокрывающей сокровенности

видимостей,

В сущем, размножающемся кронами и корнями,

В атомном тумане материи,

В вихревых потоках,

Окружающих динамический вакуум мира...

ТАБАЧНАЯ ЛАВКА

Я - никто.

Я никогда никем не буду.

И захотеть стать кем-нибудь я не могу.

Но мечты всего мира заключены во мне.

Окна квартиры моей,

Квартиры одного из миллионов тех, кто бродит

по свету и не ведает, кто он такой

(Ну, а если бы даже и знал, что узнал бы?),

Выходят в таинственность улицы, по которой

беспрестанно снуют люди,

На улицу, которую разом не постичь, как ни старайся,

На улицу, до невозможности реальную,

до таинственности определенную,

Где под оболочкой камней и людей скрыта загадка,

Где смерть покрывает плесенью стены, а виски

сединой,

Где Судьба громыхает телегой Всего по дороге

в Ничто.

Я повержен сегодня, как будто мне правда открылась.

Я безгрешен и ясен, как будто готовлюсь ко смерти,

И разорваны узы родства с окружающим,

И как будто в прощальный миг замелькали вагонами

поезда

Этот дом и вся улица,

И гудок отправления отозвался в моей голове,

И дрогнули нервы, и лязгнули кости.

Я разделен сегодня меж непреложностью

Лавки табачной на той стороне - она существует

снаружи

И ощущением - все это мнимость - оно существует

внутри.

Неудача во всем.

Я решенья не принял, и Все обернется Ничем.

Как учили меня,

Я вылез из окна с задов дома

И в поле пошел, и намеренья были велики.

Ну, а в поле - трава да цветы да деревья вдали,

Попадутся же люди - такие ж они, как везде.

Возвращаюсь. Уселся на стул. Ну-с, о чем же

подумать?

Как могу я узнать, чем я буду, когда неизвестно,

что есть?

Тем, что думаю я? Но я думал стать тем-то и тем-то!

Но на свете есть столько людей, размышляющих

так же,

И поверить мне трудно, что столько на свете людей.

Гений? В эту минуту

В сотне тысяч голов зародится в мечтании гений

не хуже,

А в историю не войдет - верней всего! - ни один.

От грядущих триумфов останется кучка дерьма.

Нет, в себя я не верю.

В каждом сумасшедшем доме есть безумцы,

наделенные уверенностью,

А я, ни в чем не уверенный, я истинней их или нет?

Нет, не только во мне...

В скольких мансардах или не мансардах

Сидят в этот час самозваные гении?

Сколько высоких, чистых, светлых устремлений

Да, высоких, и чистых, и светлых

И, быть может, вполне осуществимых,

Никогда не увидят дневного света,

не достигнут слуха людей?

Мир - для тех, кто родился его покорить,

А не для тех, кто мечтает об этом, хоть и

с полным правом.

Я вымечтал больше, чем Наполеон завоевал.

Я прижал к груди род людской крепче, чем Христос,

Я разработал доктрины, которые Канту не снились.

Но я есмь и останусь, наверно всегда, человеком

с мансарды,

Хоть живу и не там.

Я останусь навеки "не родившимся для этого",

Я останусь навеки "тем, кто имел основания...",

Я останусь навеки тем, кто ждет,

что ему распахнется

калитка в стене, изначально лишенной калитки,

Тем, кто, в курятнике сидя, гимн Бесконечности пел,

Тем, кто Господа глас услыхал в глубоком колодце.

Верить в себя? Нет. И в ничто другое.

И на воспаленную мою голову обрушивает Природа

Свое солнце, свой дождь, ветер,

ерошащий мне волосы,

И все прочее, что придет или должно прийти,

а может и не прийти.

Сердечники, рабы далеких звезд,

Мы завоюем мир, не встав с постели,

Потом проснемся - как он тускл и мрачен,

Потом мы встанем - мир уже чужой,

Из дома выйдем - мир окажется Землею,

а к ней в придачу

Галактика, и Млечный Путь, и Бесконечность.

(Ешь шоколадки, девочка,

Ешь шоколадки!

В них заключена вся мудрость мира,

Кондитерская наставляет лучше, чем все религии.

Ешь, маленькая, грязная девчонка!

О, если б я мог так самозабвенно, так истинно,

как ты, жевать конфеты,

Но, золотистую фольгу сдирая, я мыслю

И шоколад роняю наземь, как выронил когда-то

жизнь свою.)

А что останется от горечи сознанья, что я никем

не буду?

Стремительная скоропись стихов,

Парадный вход, ведущий в Бесконечность.

Но я, по крайней мере, посвящаю бесслезное

презренье самому себе,

И я, по крайней мере, благороден хотя бы в том

движении, которым

Швыряю ветошь самого себя в бесстрастное течение

событий

И без сорочки дома остаюсь.

А ты утешительница!

Тебя нет и поэтому ты утешаешь,

То ли греческая богиня, задуманная

как ожившая статуя,

То ли римская патрицианка, невыносимо благородная

и несчастная,

То ли прекрасная дама трубадуров, разряженная и

изящная,

То ли маркиза восемнадцатого столетия, оголенная

и недоступная,

То ли кокотка, знаменитая во времена наших отцов,

То ли неведомое мне современное - сам не знаю,

кто ты,

Но кто бы ты ни была, в каком бы обличье ни явилась,

если дано тебе вдохновить меня, вдохнови!

Ибо сердце мое вычерпано до дна.

На манер заклинателей духов заклинаю себя самого

И ничего не нахожу.

Подхожу к окну и с непреложной ясностью вижу

улицу,

Вижу лавки, вижу тротуары, вижу катящиеся

автомобили,

Вижу живых, покрытых одеждой существ, бегущих и

сталкивающихся,

Вижу собак - они тоже и несомненно существуют,

И все это гнетет меня, словно приговоренного

к ссылке,

И все это - как и все вообще - чужеземное.

Я пожил, я выучился, я полюбил, я даже уверовал,

Но нет такого бродяги, кому бы не позавидовал

сегодня

лишь потому, что он - это не я.

Гляжу на лохмотья, на язвы, на притворство

И думаю: должно быть, ты никогда не жил, не учился,

не любил и не верил

(Потому что вполне возможно, ничего этого не делая,

создать реальность всего этого),

И, должно быть, ты всего лишь жил-поживал,

как ящерица, у которой оторвали хвост,

А что такое хвост для тех, кто ящерицы ниже?

Я сделал из себя, чего и сам не знал,

А то, что мог бы сделать из себя, не сделал.

И выбрал домино себе не то,

В нем приняли меня совсем не за того, а я

не отрицал и потерял себя.

Когда же маску снять я попытался,

Она так крепко приросла к лицу, что долго ничего