Макс Армай - 33 Буквы

Как сто картин, в одном холсте,
Лежал на слое — слой,
Сто судеб — на одной судьбе,
Чтоб быть, в итоге, мной.

Единством спаянная ложь,
Где правда — часть вранья.
Холодный пот и злая дрожь —
— А что, коль нет меня?

И тонкий срез, что поперёк,
Сквозь плёнки бытия,
Субъектным вектором времён —
— И есть, всего лишь, я?

Кто-то захлопнул дверь.
Кто-то подвёл черту.
Что же, мой друг, теперь?
До встречи, в тёплом аду!

Солнца пылающий зев.
Закатны края небес.
На пару минут присев,
Я небу шепчу. — Я здесь!

А, может, лишь просто себе.
Ведь небо — всё тот же я.
Я, кажется, понял, вполне,
Что мир — только часть меня.

Всё точно, как поведал Данте:
Вот черти, грешники, котлы.
В дешёвый фарс, пусть и бесплатный,
Не верю я, не веришь ты.

В раю томились мы от скуки,
А тут, напротив — балаган,
Где Сатана — с душой Иуды,
Маньяк, на почве христиан.

Противно, гадко, безнадёжно. —
— Да разве к этому мы шли?!
Что рай, что ад — одно и то же —
— Лишь бездна бреда и тоски!

Гладя кошку, в кресле, у камина,
Нежным голосом о чём-то напевая,
Каждый вечер ждёшь — вернётся милый,
Из далёкого, неведомого края.

Ветер скрипнет старою калиткой,
Или путник мимо проезжает, —
— Вздрогнешь, вскинешься, с тревожною улыбкой,
Сердце сладостно в надежде замирает.

Только вечер, как и все, что прежде,
Завершится также одиноко.
С каждым днём смеёшься ты всё реже,
И всё чаще смотришь на дорогу.

Занавес ночи поднят.
Будильник дал третий звонок.
Встаю — роль свою я помню,
До самых последних строк.

Не знаю — ни автора драмы,
Ни то — жив ещё режиссёр?
Свет солнца здесь — вместо рампы,
А жизнь — театральный декор.

Играю, почти через силу.
Живу, каждый день — на бис.
Но бросят цветы — лишь в могилу,
Где гроб будет — вместо кулис.

Как странно — даже в царстве тьмы
Я видел радугу!
Над речкой, что черней смолы,
Сквозь лес — корягою.

Над городом, что вечно спит
В своём зловонии.
Пред Оком, что угрюмо зрит,
В своём бесплодии.

Она взметнулась ярким сном
В бредовой полночи. —
— Зажмурил окна каждый дом,
В боязни солнечной.

Весь город злобно зарычал,
Щетинясь трубами.
Сжал в складки каждый он квартал,
Под цвета дугами.

Вскочил и, словно пёс цепной,
Вцепился в радугу.
Он верил — свет дан Сатаной,
Ему на пагубу!

Я не верил, не ждал, только чувствовал — это придёт.
Как и ночь, после дня, как зимой, вслед теплу — скользкий лёд.
Лишь сомкнулись уста, лишь умолкло звучание слов, —
— Была в небе звезда, теперь та — что со мной делит кров.

Только сила небес, воплощённая в сладостность форм,
Словно взнузданный бес, не очаг — а пылающий горн.
Не любовь, а огонь, и душа моя — пепел и соль.
Пусть ты шепчешь. — Не тронь! — Но блаженство — сильнее, чем боль!

Ночь — клином стальным в затылок.
Что молот стучит капель.
Время угрюмо застыло
И ждёт терпеливо, как зверь.

А я — словно уж в сковородке:
Ищу свой исчезнувший сон.
Он был! Только слишком короткий.
И то — потерялся потом!

А боль — свои точит зубы.
Минуты прогрызли висок.
И словно архангелов трубы,
Мне — в самое ухо! — звонок.

Муза сердито топнула ножкой:
— Я, всё-таки муза! Не драная кошка!
Коль мало меня: вот он — бог, вот — порог!
Уходишь?.. Иди!.. Но без магии строк!

И отвернулась, не видел чтоб слёзы.
Но дрожь выдаёт и натянутость позы.
Ох, женщины! Сколько же с вами забот!
Минуту вы ангел, а целых две — чёрт!

Опять всё то же, как занудная игра:
Будильника злорадный слышу рёв,
И вот моя проснулась голова,
А тело — там ещё, пока что, среди снов.

А ночь уже тошнит началом дня.
И окна загораются в домах.
И кое-как умыв, одев себя,
Я тороплюсь в кошмар на всех парах.

И жизнь прилипла, грязью на ногах.
И мне плевать — явь это, или сон:
Я несомненный труп, во всех мирах,
С каких бы не смотреть на то сторон.

Словно у ящериц — пойманный хвост,
День оторвался, остался в пространстве,
Как труп почернел, в свете призрачном звёзд,
И был причислен к прошедшего касте.

А я растворяюсь, как в сумраке — тень,
В том, что воплотилось в трепещущем звуке.
На воле душа — в бесконечном теперь,
Где время растаяло, нотами в ухе.

Печальный Терновник нет сил оборвать —
— Я слушаю, в песнях хмелея всё больше.
Земная достигнута мной благодать:
На Снайпера — ближе, на Раду — чуть горше.

Лёгким морозцем.
Снежною пылью.
Бледностью солнца,
В небе бессильном.

Слов, в памяти стёртых,
Пришедших, вдруг, снова.
…День всех влюблённых,
Две тыщи второго.

Пусть я сделан из бренной плоти,
Где мембраны лишь и протоплазма.
Пусть я жизнью прикован к работе,
А сама жизнь — однообразна.

Пусть мой юмор — чернее ночи,
А душа — словно тень Харона,
Всё равно, я счастливее прочих,
Кто не бродит путями Иного.

Чистым холодом здесь веет глубина.
Балансирую на самой кромке сна.
Ужасаюсь, сколь безумен мой каприз:
Шаг неверный — и я тут же, камнем вниз.

Но натянута — упруга и тонка.
Понимаю — без неё я никуда!
И смиряя, за досадой, липкий страх,
Неуклюже, вновь рукою — резкий взмах.