Макс Армай - 33 Буквы

Так хочется уюта и тепла —
— Устало сердце жить лишь ожиданьем!

Весь день душа была в узилище:
Мне пытка — нудная работа.
Как и Сизиф в своём чистилище,
Платил я потом за свободу.

Но вечер сквозь решётки выглянул —
— И камень в пропасть брошен с грохотом.
И я по улицам, стремительно,
Бегу из сумрачного омута.

Бегу кривыми переулками.
Бегу к своим друзьям таинственным.
Туда, где солнечными звуками,
Меня приблизят к новой истине.

Туда, где ждёт меня, ссутулившись,
Тот, видел кто начало времени.
И где, насмешливо нахмурившись,
Мне о моём расскажут бремени.

Где тот, спустился кто на облаке,
Всегда внимательный и ласковый,
Кто каждый день меняет облики,
Чтоб я не обольщался масками.

И где мой друг, мой самый преданный,
Всегда печальный и задумчивый,
Кто показал мне всю вселенную,
Чьи крылья так белы, могучие.

И где, быть может, вновь увижу я
Ту, что прекрасней самих ангелов.
И поцелуй чей, такой искренний!
Зажёг мне душу ярким факелом!

Туда бегу, к друзьям единственным.
А сам боюсь. — Да, право, там они?
Иль, может быть, в свой мир немыслимый
Уже ушли, путями тайными?

Вдруг потеплело, и город стал таять.
Осела неспешно громада Кремля.
Манежная площадь в дыру котлована
Ушла, только вздыбилась с краю земля.

Прямая Тверская, от самых бульваров,
Сползая, вдруг стала ущелием гор.
Дома искривились, лишь здание МХАТа,
На Камергерском, не сдало свой двор.

Лубянка исчезла в огромном провале:
Минута — и лишь пузыри из квартир.
Но, к счастью, немного пока пострадали
Кузнецкий, Никольская и Детский мир.

Весенним потоком, в огромные кучи,
На площади смыло гирлянды машин.
И были те кучи и выше, и круче,
Чем сами холмы, где стоит Третий Рим.

А фонари, как большие сосульки,
Медленно капали в небо, с земли.
Москва же река клокотала и булькала,
И затопляла кварталы Москвы.

И тут вдруг земля зашаталась и вздрогнула,
И опустилась в глубины веков.
И над Москвою, опять мезозойское,
Раскинулось море без берегов.

Я спросил. — Как туда пройти?
Мне сказали. — Всё время прямо!
А потом, под конец пути,
Сам увидишь, куда тебе надо.

И оставили. И ушли.
Всюду ныне странные люди!
Я ведь знаю, что там, впереди,
Ничего уже больше не будет!

Там болото, да косогор,
Ну а сразу за ними — край света.
Я там был, но, увы, с тех пор,
Столько лет уже кануло в Лету!

Не пойду я туда! Вот и всё!
Я уж столько болтал там ногами!
Да и Вечности всё равно,
Что в неё я роняю сандали.

Но какой бестолковый народ!
Ведь спросил их такую малость. —
— Где, скажите, лежит горизонт?
И как долго идти осталось?

Я сомневался до последнего,
Что этот мир чего-то стоит.
Я с ним сражался с исступлением,
Хоть говорят — один не воин.

Из точки своего присутствия
Я сделал центр мироздания,
И мерил вечность безрассудно я
Мерилом своего незнания.

Бессмысленность всего извечного
Казалось бредом сумасшедшего,
Пока, в конкретности мгновенного,
Не вскрикнул радостью нашедшего.

Пока не встретил в бесконечности
Ту, что искал тысячелетия,
И солнце, что у края млечности,
Мне не дало успокоения.

Трава в вулкане пахла степью.
Цикады пели о любви.
А я, забыв о всём на свете,
Прильнул щекой к твоей груди.

И слушал, затаив дыханье,
Как сердце сердцу бьётся в такт.
И где-то в глубине сознанья
Рождался безотчётный страх.

И с замиранием сердечным,
Едва касаясь губ твоих,
Я думал — жизнь столь быстротечна,
А мир — враждебен для двоих!

Что, вдруг, поддавшися обману
Нагроможденья древних скал,
Сорвёшься с каменным обвалом
Ты к морю самому, в провал.

И мои руки холодели.
Я обнимал тебя сильней.
А ты, прижав меня к коленям,
Шептала, — Счас будет теплей!

А вдруг всё было только сон,
Мои виденья.
И не было ни гор, ни волн,
Ни вдохновенья.

И я тебя не целовал,
Не пил губами.
Не обнимал и не ласкал
В древнем вулкане.

И ты не гладила меня,
Не жалась нежно.
И не снимала, трепеща,
Свои одежды.

И вот, неужто, это — сон,
Лишь блики солнца?
И я напрасно верю в то,
Что всё вернётся?

И ты была — моей тоской,
Моей надеждой.
И так — несбывшейся мечтой —
Уйдёшь, конечно.

Ах, если так, и прав моё рок —
— Жить мне без счастья! -
— То дам я сам себе зарок,
В цвет чёрной масти.

И свысока, с сиянья крыш
В восходе солнца,
Я, словно птица, ринусь вниз,
На дно колодца.

Автобус, заднее сиденье,
И бред несёт экскурсовод
Про гоминид и поселенья,
Что скифский основал народ.

Татары, тавры, караимы —
— Слова назойливее мух.
А я ласкал твои изгибы
И поцелуем тешил слух.

И так, внимая жизни древних,
Ушедших в прошлое веков,
Я постигал в объятьях нежных
Всю бесполезность чьих-то слов.

Я сам себе взглянул в глаза —
— Твоя улыбка!
Я пятый день схожу с ума
От этой пытки!

Всегда и всюду — только ты,
Или твой голос.
А у меня от всей любви —
— Один твой волос!

Да на бумаге — в синий цвет
Четыре строчки:
Печатных букв неровный бег
И лишь две точки.

И не осталось ничего —
— Лишь только память.
Ах, как же, всё-таки, легко
Сердце поранить.

Но я благославлю навек
Святую рану:
Причислен к лику я калек
Любовной драмы.