Макс Армай - 33 Буквы

Нет, не пишу, ведь я дышу словами.
Моя строка — как крик безумной жизни.
В нём изменить могу я что едва ли:
Ведь он реальный, а отнюдь не книжный.

Я по лунной дороге пойду на восход,
До холодной, как лёд росы.
Если солнечный день постоянно врёт,
Я бросаю ночь на весы.

Но и здесь мне сияет одна лишь звезда.
Её имя зловещее — смерть.
Мы идём ниоткуда опять в никуда,
Пока гонит нас времени плеть.

Где-то грустит Медея,
Греясь у чашки чая.
Змеем недвижным время
Дремлет у вечности края.

Пусто беззвёздное небо:
Звёзд догорели свечи.
А где-то, как в голод — хлеба,
Ждут долгожданной встречи.

Хочется крикнуть. — Остановите!
Но я как зацепер на вагоне метро.
Или как Ленинград, что стал снова Питер.
Нет, это по-прежнему всё не то!

Словно пара в вальсе, что кружится всё быстрее,
Или же воронка падающей на дно воды,
Я бегу по кругу с каждым годом всё злее,
С острым чувством страшной и скорой беды.

Но, как и волчок на тоненькой ножке,
Я могу стоять, лишь описывая круги.
Наверное, как и все, я — сумасшедший немножко,
Которого кто-то лечит ударами электродуги.

Словно бегущий по следу бродячий пёс,
Или заблудившаяся среди туч звезда,
Где-то в мире бродит тот самый вопрос,
От которого болью сведёт уста.

В каждой книге рассыпано так много слов,
Но они всего лишь как капли дождя,
Пересказ чужих и не нужных мне снов,
Что слегка намочат и стекут с меня.

Как пьяница горький, с похмелья — рассол,
Мы жадно пьём всякую веру.
И чтоб не замёрзнуть, льём в душу тосол.
И круг любим больше, чем сферу.

Погонщик ведёт по пескам караван,
Купец режет море бушпритом,
А мы, испугавшись неведомых стран,
Укрылись под ржавым корытом.

Лишь в небе бездонном сияет звезда.
Лишь в воздухе носятся птицы.
Но мы верим в то, что проверить нельзя,
И ноль нам важней единицы.

Словно ребёнок, что подглядывает за любовными утехами родителей,
В моё окно осторожно заглянуло утро.
И вот уже вместе со мною миллионы жителей
Дружно покинули снов воздушное судно.

Но только неужели день интереснее ночи?
И нам обязательно нужно греться на солнце?
Ведь это именно день на нас наводит порчу
И режет сердце на страданий порции.

И именно днём жизнь проходит мимо,
Поскольку судьба нас сдаёт в аренду времени.
Посмотри в зеркало, видишь, как оно изменило
То, что проросло когда-то из семени?

Где-то путала строчки, сбиваясь на повесть,
Тонким кружевом ловко сплетая слова,
Не твоя, или чья-то конкретная совесть,
А, наверное, чья-то любовь и судьба.

Из разрезанных вен изливаясь по капле,
Погружалась в несбыточно-чувственный сон,
Оставаясь навеки в том самом спектакле,
В понедельник, иль среду, играл когда Он.

Странным холодом ветер ласкает деревья:
Это мельница крутит своё колесо.
В нас с особым азартом швыряют каменья,
Кто во имя добра исповедует зло.

Этот мир потрясает копьём, а не словом.
Ему Бродский — зануда и странный чудак.
Подливаем мы яд себе снова и снова,
Кто-то — чтобы забыться, а кто — просто так.

У меня голова — что бубнящий в углу телевизор.
Между мною и миром — завеса из тысячи слов.
Только сон — в тишину, как в Шенген, долгожданная виза,
Что дадут, коль сочту караван бесконечный слонов.

Как с цветка — лепестки, обрываю по краю сознанье:
Слишком часто вербальность — тяжёлый душевный налог.
Пусть порой тишина и приходит как будто случайно,
Но едва обниму — она снова спешит за порог.

Каждый день я с жизнью играю в прятки:
Делаю вид, будто меня вовсе и нету.
Но, увы, с вниманием у неё всё в порядке,
И она, хвать за шкирку, и тащит к свету.

И повертев меня так и эдак,
Словно бы я редкостная тварь какая,
Она брюзжит. — Ну, ты, блин, и калека!
И что с тобой делать? Прямо, не знаю!

А я болтаюсь. Беспомощно машу руками и ногами.
От растерянности громко хлюпаю носом.
И грустно думаю, что заболев однажды стихами,
Я перестал соответствовать современному спросу.

Я распахиваю дверь и сразу же спотыкаюсь о ступени.
Чёрным провалом, подъезда зияет дупло.
Кто-то входит смело. У кого-то дрожат колени.
Ну, а мне… Мне давно уже всё равно.

Но останавливает какая-то полуправда.
Словно девятую Бетховена играют до мажор.
И тут кто-то кричит. — Не стреляй! Не надо!
Но гремит выстрел… И я в страхе бегу во двор.

Порой шедевр — что старуха:
Беззубый рот и щёк провал.
И лишь в глазах — пыланье духа,
И тайна, что не прочитал.

Неуверенно, словно боясь быть освистанным,
Солнце выглянуло из-за облака белого.
А внизу, прям с заброшенной пристани,
Лето шаг свой последний сделало.

Слишком горьким стал вкус одиночества.
Слишком холоден ветер с севера.
Так исполнило лето пророчество,
Прошептав. — А я так в себя верило!

Этот город, как древний, проснувшийся вирус,
Что терзает болезнью моё нутро.
Здесь любое время уходит в минус,
А любые дороги ведут к метро.

Обезумев от собственных вечных истерик,
Он, с рассвета до ночи, твердит одно:
— Дайте мне денег! Ещё больше денег! —
— А потом, в отчаянии, шагает в окно.

Его руки исколоты грязным шприцем,
Переполненным нефтью и наркотой.
Но себя он считает, не меньше, чем принцем,
Пусть с душою раба, под гнилой наготой.