Коллектив авторов - Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

Шептались мысли всех мечтающих про лето,

И миру снился сон – менялись все константы,

срывались кольца лет – легко, как береста.

И старый пень в саду очнулся в новом марте,

чтоб выпростать ладонь зелёного листа.

*****

Это просто осколок остывшего некогда солнца,

на который налипло немного космической пыли…

Мы к нему беззащитно телами несильными жмёмся,

Здесь давно появились шоссе, небоскрёбы, газоны,

космодромы, полярные станции… гелиостаты.

Но Земля до сих пор больше любит горбатых бизонов,

Мы так долго боролись, мы крылья из воска лепили,

возводили притоны для тьмы и соборы для света.

И, питая надежду огнём бесконечных усилий,

Но, устав от бесплодных исканий единственной двери,

постепенно мутируя, ближе к земле припадая,

бесконечное множество вер понапрасну примерив,

Лишь порой в полнолуние… Небо становится ближе… В наши ноздри впивается звёздный мучительный запах…

Мы выходим из раковин, лунную радугу лижем, бьём хвостами от боли – и горы становятся прахом.

Казашке

Говорят, нам не место в московской тщете-суете.

Ты в подлунной Орде родилась, я – у мира на крыше.

Дочь Великой степи, что мы здесь потеряли и ищем,

В этих джунглях бетонных, неласковых, в жирной черте

Кочевой неоседлости? Где наши седла с тобой?

Позабыты в Кыпчакской степи, где буран табунится,

Где примятый ковыль, и купается в нем кобылица,

И волнуясь, дрожит и щекочет нас влажной губой.

Там ветра ворожат. И сшибаясь, Тэнгри и Тобет [2]

Вечный бой продолжают и маками степь осыпают.

Прожил век волкодав, и набухшая морда тупая

Отступила. Волчица со стаей пришла на обед.

Не спасти нам табун. Нам самим бы уйти от клыков.

В новый век 21-ый врывается та же погоня,

Запах жертвы почуявши, бани кровавой и бойни.

Век продажи, кинжальных щенков и зыбучих песков.

Но, однако, недолгим союзом с тобой я горжусь.

Разве в дни роковые Москву не спасали мы джузом? —

Чтобы брови твои, нисходящие к точке союза,

Вовлекали Великие Луки в пленительный джуз. [3]

Помнишь утро охоты? – Пустили по следу борзых,

И летели два вихря в игре кыз-куу над снегами… [4]

Я тебя на подъеме, на скифском настиг арс-кургане, [5]

И едва не лишился меня мой согдийский язык.

Ты в февральской Москве подрумянила щеки слегка.

Мир опять изменен, перелистан и перелицован,

Но хотелось бы вновь оказаться под шубой песцовой,

Даже если опять я на время лишусь языка.

Я в трамвае за миг по снегам и векам пролетел…

И – свою остановку. Тебя же не выдал и мускул.

Мы могли бы с тобой рифмоваться на трепетном русском

И болтать и шутить о московской тщете-суете.

Слышишь, Урсула?..

Время сломалось, стуча пианолою Креспи,

И безрассудно бежит, спотыкаясь, по кругу.

Слышишь, Урсула, – звенящее соло испуга

По лабиринтам войны, сумасбродства и мести?

Порче подверглись и время, и климат, и нравы.

Страх и блаженство едва поспевают за карой.

В нашем Макондо сильны Мелькиадеса чары,

Но и они не спасают от прочих и равных.

Но и пергамент, где маятся чахлые тени

Тех, кто корпит над разгадкой, не видя разора,

Не просветляет безумно горящего взора

И не спасает родившихся от вырождений.

Все повторяется, только намного быстрее.

Дети и внуки твои пробегают по нотам.

Косят толпу обезумевшую пулеметы

Так, что не помним и знать не хотим о расстреле.

Помнящих в нашем Макондо лишают рассудка.

Помнящим в нашем Макондо стреляют в покрестье.

Здесь, как вчера, – понедельник и добрые вести,

Что родила от хороших людей проститутка.

Здесь, как вчера, обещают дома ветеранам

После дождя, что начнется в четверг, по прогнозам.

Дождь тот продлится лет пять, и достанутся ВОЗу

Те, кто еще не успел в непечатные страны.

В нашем Макондо за миром иным не угнаться,

Пусть там чудесное время течет без ошибки.

Сын твой, Урсула, из золота делает рыбки,

Из одиночества, и получая 17,

Плавит и делает снова, себя не жалея

И не желая себе ничего за страданья,

Что причинил он свободе, добро насаждая

Тем беспощаднее, чем становилось страшнее.

Слышишь, Урсула, – во лжи оглушительной ложа

В невыразимой тоске, в неугаданном плаче,

Тьма муравьиная съела наш страх поросячий,

Так на любовь одиночеств к подобным похожий.

По следам Эвридики

Чинно ли, суматошно,

Каждый в делах своих,

Едет Москва в метрошный,

Едет Москва в Аид.

На смертоносных трактах,

Линиях несудьбы,

Больше самих терактов —

Страх получить гробы.

Здесь ты, я знаю точно.

В том ли вагоне, том?

В городе суматошном

Спим мы с тобой вальтом.

И в подземелье этом

Сколько, не знаю, лет

То ли иду по свету,

То ли иду на свет.

Свет, о который, знаю,

Бился змеиный яд.

Где ты, моя родная?

Где ты, душа моя?

Там, на верху далеком,

Где хохотала ты,

Солнце – не кареоко,

Весны мои – пусты.

Мне не хватает друга

Ближе, чем Дионис.

Жду, на последнем круге

Скажешь мне: обернись.

Памяти Сезарии Эворы

Бабушка Сезарушка

пела, утешала,

души наши черствые,

словно хлеб держала.

Не барьер – наречие,

если всем близка

эта африканская

«Полюшко-поле, полюшко-широко поле…»

Диву босоногую

в золотых цепях

слушал я, не пряча

слезы второпях…

Рыбный рынок Риальто

Из цикла «Итальянская тетрадь»

Ненавижу рыбный рынок!

Пусть свежи и пусть прекрасны

его влажные соблазны —

от креветок до омара,

гребешков и осьминога.

Пусть их вдоволь, пусть их много,

«Почему вы, господин, не желаете сардин?»

Я когда их утром вижу,

слышу крик: «Frutti di mare!»,

мне что много их, что мало…

«Ты в уме ли, в самом деле?

Ты на кухне не был робок…»

«Я, увы, живу в отеле —

Ну куда с унылым рылом

потащу улов напрасный?..»

Шел туда я, как на праздник…

Ненавижу рыбный рынок!

Баллада о чертенке

Кто помнит Джакомо Капротти,

что был кудряв и плутоват?

Его хозяина напротив

Еще бы! Это сам да Винчи.

Универсальный человек,

чей гений тщательно довинчен,

А он, родившийся в сарае

смазливый сын обувщика,