Леа Гольдберг - Стихотворения

Дождь больше не вернется. Облака,

как мертвые свидетели, висят.

И, успокоенные на века,

выходят горожане в тихий сад.

Ты сотни братьев распознала в них.

Им довелось на смерть зари смотреть.

Но все забыто — ведь должны ж они

хоть как-нибудь существовать и впредь.

Дождь не придет. И почва, как во сне,

покорно отказалась от него.

Она привыкла к жажде, к тишине,

к беззвучию рыданья твоего.

Дождь не придет. Все в прошлом. Позабудь.

Теперь попробуй обойтись без бурь.

И, если б не ветра хохот утробный,

то мы б услыхали свой голос — и знали,

какой в нашем сердце ужас огромный,

какие утро несет нам печали.

Но ветер умчится и ветер примчится,

все звуки уносит он в дальние дали,

и, если б не бледность на наших лицах,

то мы бы пути его различали.

Мудрецы подтвердят

И ныне солнце есть в сиянии небесном -

вам это подтвердит любой мудрец.

За тучами, за дождевой завесой -

не будет Свету никогда грозить конец.

Все мудрецы расскажут вам о том.

И все ж в глазах детей -

лишь молнии и гром.

* * *

Над той горою, далеко -

оранжевая птица там летает,

та, имени которой я не знаю.

Но с ней знакомо дерево,

и ветер с ней знаком,

и он поет ей:

«Здесь твой дом!»

В глазах девчонки

в переулке деревенском

летит оранжевая птица -

ее мне имя неизвестно.

Ты видела ливень? Здесь царствует тишь.

Три Ангела древней истории той

идут меж дерев среди мокнущих крыш.

Тут все, как и прежде. Лишь капли стучат

о камни на улице этой пустой.

Они не спешат, подошли и молчат -

три Ангела древней истории той.

Распахнута дверь. Накрывается стол.

И чудо свершилось, и ливень прошел.

Этот дом давно уже пуст,

и в очаге — зола.

Хозяин к нему позабыл тропу,

хозяйка его ушла.

На каменную ступень

присяду я отдохнуть,

и будет ветер мне песни петь

про утро и про весну.

И вновь нам облака несут

воспоминанья о Потопе. Облака,

что лишь вчера казалось — их пасут

в лугах, и мирны те луга.

Как будто праведник возник из тьмы времен,

вернулся Ной, и снова видит он:

развратны дочери и пьяны сыновья,

и почернели облаков края.

* * *

И снова в сердца пламень и пожар,

и лишь одна молитва: прекратить!

Но что же делать, если сей великий дар

я не посмела попросить?

Лишь по ночам, в каком-то полусне

издалека я видела порой,

как дерево чернеет при луне.

Но сердце все ж напоминало мне:

Зеленым дерево становится с зарей.

* * *

Здесь, в одиночестве этой ночи,

где белые звезды шлют лучи,

дрожат в небесах заиндевелых, -

в одиночестве всей этой ночи целой,

накрывающей все, что видно глазам -

жизнь и год, расписанный по часам, -

в хрустале этой ночи, в черноте без дна

время скрыло следы.

Так чем

отличается эта ночь одна

от всех остальных ночей?

Вот мы воскресли.

Все по-прежнему идет.

Ничто здесь не успело измениться.

Вот только лишь часы ушли на час вперед,

И равнодушней стали близких лица.

Ночью вагоны прошли, но что я могла понять,

что разглядеть при мелькнувших огнях, что ушли навсегда?

Ведь догадаться нетрудно: подобные поезда

На полустанках не станут стоять…

* * *

Я не в пустыне. Ведь там нет часов,

а здесь — есть. Я боюсь опоздать.

Ветвер швыряет мне листья в лицо,

листья летят на мое крыльцо.

Разве здесь — пустота?

Ночь

В небесах колесница и семь звезд.

И на небе,

как и на земле пока еще,

никто никогда не слушал всерьез

ни злодея,

ни праведника,

ни раскаявшегося.

* * *

Десять раз,

может быть, двадцать раз

мне сопутствовала удача.

Только кто сказал,

что и в этот раз

мне сопутствовать будет удача?

И вот стало ясно мне,

что я не нужна никому,

ни тропинки во всей стране

не ведет к крыльцу моему,

и я осознала вполне:

я не нужна никому –

и тогда упало, застлало свет

одиночество и печаль.

Если б плакать могла я – что же,

в одиночестве плачут тоже,

только как мне смеяться, если в ответ

даже эхо будет молчать?

На том месте, где дерево это растет,

мы вместе мечтали тогда.

На том месте, где дерево это растет,

В те дни бродили стада.

Здесь черные козы бродили в тот вечер,

а нынче здесь дерево – вместо стада,

и в окошке рядом

зажигают субботние свечи.

Перевод с иврита: Мири Яникова

А Бога я увидела в кафе.

Убогий, виноватый, осторожный

Явился он средь дыма сигарет

И мне шепнул он: «Жизнь еще возможна!»

Он на любовь мою был не похож —

Несчастлив — возле нас, он на свету

Как призрачная тень от света звезд

Собою не заполнил пустоту.

В лучах заката, бледный, будто каясь

Пред ликом смерти за свои грехи,

Спустился вниз, чтоб людям в ноги пасть

И попросить прощения у них.

В час когда гаснут искры заката на глади стекла,

И сгущаются тени в груди задремавших часов,

Вижу, будто с улыбкой сестра мимо двери прошла,

И склонилась над книгою мать у себя за стеной.

Я поэмы пишу — и посланья любви

И отраву минувшего слабо рука ворошит.

Я листаю страницы, где нету ответа, увы,

На вопросы, которые мы не смогли разрешить.

Пеплом времени гаснут мгновенья и падают вниз.

Я мечтаю о том, кто назавтра забудет меня,

Словно сто листопадов, кружат мемуаров листы

И порхают над бледным челом уходящего дня…

Это было так далеко —

Может Дели, а может Пекин

(А быть может, то был Берлин -

В кафе, в тусклом свете лучин).

Девушки, как фарфор, бледны

Кружились в танце весны

(А быть может, то был фокстрот

В кафе, сквозь сигарный дым).

И двое в масках молчали,

Скрививши в усмешке рот

И глядя печально вдаль

Взирали на танец тот.

И тогда с цветущих дерев

Иль из вазы между столов

Упала к ногам их ветвь

Вся в снегу вишневых цветов.

Он поднял дар Богов и вплел

В свои волосы светлую ветвь,

И цветы стали солнцем цветов,

И пространство заполнил их свет…

Это было так далеко -

Может Дели, а может Пекин

(А быть может, то был Берлин —

В кафе, в тусклом свете лучин).

Некрасивая девушка, тебе двадцать два.

Задута свеча на субботнем столе.

И как в свете небес бледна и прозрачна луна