Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Да сотворим имена.

Нам недолгая жизнь дана.
Жизнь вещей — и та коротка.
Остаются навеки одни имена:
не любовь — о любви строка,
не цветок — названье цветка.

У любви и цветка
жизнь — бессмертье, когда им даны имена.
Да сотворим имена!

Напялили на мальчугана
одежку, смешного смешней:
там узко, здесь длинно, — так странно
заплаты пестреют на ней.
Он, гордость свою не скрывая,
себя теребит без конца,
ручонки в карманы вдевая, —
и смех разбирает мальца.
Сестра его (глазки как угли,
а нос точно клюв у грача),
взбивая бесцветные букли,
у зеркала вьется, ворча:
«Совсем как сынок богача!»

Палящее солнце, — и сонно
сопит половина села.
А мальчику нет угомона,
он кружится, словно юла…
На ярмарке сникли от зноя
флажки… Залегли под кустом
наседки… А чадо смешное
тайком пробирается в дом.
С ногами на стуле, голодный,
дрожит, как под ветром свеча, —
и сердится мать: «Вот негодный!» —
и щиплет его сгоряча:
«Совсем как сынок богача!»

Пять вечера. Солнце остыло.
Прохлада с реки натекла.
Процессия, — свечи, кадила.
Далекие колокола.
Прозрачность серебряных звонов.
Закатные блещут лучи,
святые реликвии тронув…
А мальчик, среди толчеи,
щебечет… Подпивший священник,
из глазок заплывших соча
умильные слезки, — «Мошенник!», —
кричит ему вслед, гогоча:
«Совсем как сынок богача!»

Сиреневая позолота
на звонницах… Вечер померк.
Фонарики у поворота
на площадь. Свистки. Фейерверк
на фоне последней зарницы…
С игрушками и при деньгах,
причесаны, розоволицы,
в нарядных своих сюртучках
резвятся сынки богатеев…
В одежке с чужого плеча,
так мил и смешно незатейлив,
он ходит вокруг, лепеча:
«Я тоже… сынок богача!»

Над испанской границей вечерняя тишь…
Под негаснущим солнцем вершины искрятся —
мирозданья врата… Очертанья шиферных крыш
остались во Франции — задником декораций.

С колокольни Сальента {4} 4 Пиренеи — Сальент — городок в Каталонии, недалеко от Барселоны. к нам долетает звон —
воскресный… Ветер в зеленых скалах резвится.
И пахнет югом. И западный горизонт
багрян. И светло струится пшеница.

Мычанье красных коров, тяжелых от молока,
идиллических пастбищ очарованье.
И речь пастуха сердцу до боли близка…
И над родиной — тень вечернего умиранья…

Блаженство, покой, глухомань. И бредут стада,
и — как звездами высь — полны луга бубенцами.
Глухомань, блаженство, покой. И поет вода,
и колокольчики вторят звонкими голосами.

— Прибой неведомого, сын,
тебя приносит и уносит.
И где тебя оставит он?

К тебе взывают
оттуда, с той же страстью,
как я — здесь; и в смятенье, в плаче,
как я — там, боятся, что навеки
ты — здесь останешься.

О море,
поглоти меня или отринь меня,
здесь или там, но с ним.

Девичий хор, прозрачно-ломкий,
старинной песней серебрится,
когда в лучах закатной кромки
листва вечерняя багрится.

Какою дрожью пронизало
вас, крики, свежести клинки,
Откуда в вас надлом усталый,
осадок вековой тоски?

Глаза певиц — цветы страданья
среди стволов, а голоса…
То звезды певчие в фонтане,
где отразились небеса.

Не плачьте в песнях хоровода!
Пусть боль чужая вас не мучит.
Достанет слез, когда чрез годы
к воспоминаньям жизнь приучит.

Придут иные вечера,
и сей закат полуугасший
предстанет, словно был вчера,
пред всею правдой жизни вашей.

Завесу грусти, смех, сорви!
Ведь быть чему — не миновать.
Так умирайте от любви
и заставляйте умирать!

— Мама, знаешь, я забыл о чем-то.
Ты не скажешь, что забыть я мог?

— Все белье уложено, сынок.

— Да… И все же, я забыл о чем-то.
Не подскажешь, что забыть я мог?

— Все ли книги ты собрал, сынок?

— Все… Но только я забыл о чем-то.
Подскажи мне, что забыть я мог?

— Свой портрет ты… увезешь, сынок?

— Нет… Но я забыл, забыл о чем-то.
Вспомни, мама, что забыть я мог?

— Успокойся и поспи, сынок…

Мама! (Как переменилось утро…)
Голос твой живой сорвется с уст,
но его я не смогу услышать!
Час прошел, а мир — настолько пуст!
Все дороги в никуда уводят,
утро на земле, а свет погас!
Мама, вспомнил! Как же позабыл я
о тебе и о себе — о нас!
Черный север. Стонет ветер стылый,
необъятный ветер…
(…Тарантас.
Кучер поет. Эвкалипты,
сонно плывущие мимо,
качают на ветках ветошь
от паровозного дыма.
Нырнув под мост, Риотинто
багряные катит буруны
к окраине. A за нею —
широкий простор лагуны.
Сын стражника тарантасу
машет ручонкой. Хрустко
скрипят песчинки. Повсюду —
запах гнилого моллюска…)

Неделя солнца и воды!
Веселье солнца и воды!
— Моей любви, моей беды! —
…Похмелье солнца и воды!

Над карнавальной суетой
бьет в окна ливень золотой!
— А сердце бродит сиротой —
И вечер серый и пустой…

— В ее зрачках вечерний свет
как будто верности обет.
(Вечерний свет, неверный свет!)
— Не узнаешь? — И да и нет…

Неделя солнца и воды!
Веселье солнца и воды!
— Моей любви, моей беды! —
…Похмелье солнца и воды!

Зеленый и смуглый лимон —
закатное солнце, мама.
Зеленый и смуглый лимон —
стал моим сердцем он.