Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Мирты.
(Глухой водоем.)

Вяз.
(Отраженье в реке.)

Ива.
(Глубокий затон.)

Сердце.
(Роса на зрачке.)

Лунная заводь реки
под крутизною размытой.

Сонный затон тишины
под отголоском-ракитой.

И водоем твоих губ,
под поцелуями скрытый.

Ночь на пороге.

Над наковальнями мрака
гулкое лунное пламя.

Ночь на пороге.

Сумрачный вяз обернулся
песней с немыми словами.

Ночь на пороге.

Если тропинкою песни
ты проберешься к поляне…

Ночь на пороге.

…ночью меня ты оплачешь
под четырьмя тополями.
Под тополями, подруга.
Под тополями.

Сомкнулся лес столетний
над городком,
но сам тот лес столетний
растет на дне морском.

Посвистывают стрелы и там и тут.
И в зарослях кораллов охотники бредут.

Над новыми домами
гул сосен вековой
с небесной синевою,
стеклянной и кривой.

Поутру из коридора
выходили два сеньора.

(Небо
молодое.
Светло-золотое.)

…Два сеньора ходят мимо.
Были оба пилигримы.

(Небо
как горнило.
Синие
чернила.)

…Ходят, ходят — и ни слова.
Были оба птицеловы.

(Небо
стало старым.
Сделалось
янтарным.)

…Два сеньора ходят мерно.
Были оба…

Все померкло.

Светись, вода!
Синее, синь!

Как ярок
апельсин!

Синее, синь!
Вода, светись!

Как много в небе
птиц!

Свет.
Синева.

Как зелена трава!

Небо.
Вода.

Как еще рожь
молода!

Мята, змея, полуночь.
Запах, шуршанье, тени.
Ветер, земля, сиротство.

(Лунные три ступени.)

Праздничный день мчится
на колесах веселья,
вперед и назад вертится
на карусели.

Синяя пасха.
Белый сочельник.

Будние дни меняют
кожу, как змеи,
во праздники не поспевают,
не умеют.

Праздники ведь, признаться,
очень стары,
любят в шелка одеваться
и в муары.

Синяя пасха.
Белый сочельник.

Мы карусель привяжем
меж звезд хрустальных:
это тюльпан, скажем,
из стран дальных.

Пятнистые наши лошадки
на пантер похожи.
Как апельсины сладки —
луна в желтой коже!

Завидуешь, Марко Поло {132} 132 Марко Поло (1254–1324) — знаменитый итальянский путешественник. ?
На лошадках дети
умчатся в земли, которых
не знают на свете.

Синяя пасха.
Белый сочельник.

День пролетает мимо.
Ночь непоколебима.

День умирает рано.
Ночь — за его крылами.

День посреди бурана.
Ночь перед зеркалами.

Август.
Персики и цукаты
и в медовой росе покос
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.

И смеется тайком початок
смехом желтым, как летний зной.

Снова август.
И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.

Лунная вершина,
ветер по долинам.

(К ней тянусь я взглядом
медленным и длинным.)

Лунная дорожка,
ветер над луною.

(Мимолетный взгляд мой
уронил на дно я.)

Голоса двух женщин.
И воздушной бездной
от луны озерной
я иду к небесной.

В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.

На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.

Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.

А время на циферблатах
уже истекало кровью.

Открою ли окна,
вгляжусь в очертанья —
и лезвие бриза
скользнет по гортани.

С его гильотины
покатятся разом
слепые надежды
обрубком безглазым.

И миг остановится,
горький, как цедра,
над креповой кистью
расцветшего ветра.

Возле пруда, где вишня
к самой воде клонится,
мертвая прикорнула
девушка-водяница.

Бьется над нею рыбка,
манит ее на плесы.
«Девочка», — плачет ветер,
но безответны слезы.

Косы струятся в ряске,
в шорохах приглушенных.
Серый сосок от ветра
вздрогнул, как лягушонок.

Молим, мадонна моря, —
воле вручи всевышней
мертвую водяницу
на берегу под вишней.

В путь я кладу ей тыквы,
пару пустых долбленок,
чтоб на волнах качалась —
ай, на волнах соленых!

Сбился с дороги вечер
и запахнулся в ветер.

В окнах остатки света
ловят ребячьи лица —
смотрят, как желтая ветка
сделалась сонной птицей.

А день уже лег и стихнул,
и что-то ему не спится.
Вишневый румянец вспыхнул
на черепице.

Под луною черной
запевают шпоры
на дороге горной…

(Вороной храпящий,
где сойдет твой всадник, непробудно спящий?)

…Словно плач заводят.
Молодой разбойник
уронил поводья.

(Вороной мой ладный,
о, как горько пахнет лепесток булатный!)

Под луною черной
заплывает кровью
профиль гор точеный.