Александр Гитович - Избранное

А там — иная жизнь, иные нравы,
Там, в обаяньи мудрой тишины,
Вам, может быть, и впрямь не нужно славы,
Но слава скажет, что Вы ей нужны.

Угрюмый день. С утра передо мной
Течет туман, в низинах расползаясь.
Но мне везет: в краю, где свет и зной,
Есть на примете у меня оазис.

Я на воздушном прилечу коне
Напиться из волшебного колодца —
И не в пустыню надо ехать мне,
А в Ереван, на улицу Моштоца.

Собранье дятлов, соек и синиц
Мне скрашивало зимние досуги —
Так неужели здесь, на знойном юге,
Я позабуду этих милых птиц?

Но ты, Левон, ты мне захлопнул дверь
К воспоминаньям о родных пенатах,
И я из всех друзей своих пернатых
Предпочитаю аиста теперь.

Ты прав опять, мой добрый Вартанян:
Нет коньяка, что равен был бы «Двину»,
Пусть я сейчас наполовину пьян,
Но я зато и трезв наполовину.

Я закаляюсь в медленном огне,
Чтоб мысль работала легко и ясно,
И то, что в Ленинграде вредно мне,
В Армении — полезно и прекрасно.

Какая сила в маленькой стране,
Пленившей помыслы мои и чувства,
Сам посуди, ну что за дело мне
До шахматного древнего искусства?

А я по вечерам известий жду,
Переживаю праведно и рьяно —
И с прочими армянами в ряду
Болею за железного Тиграна.

Здесь все знакомо и уныло,
Здесь к чаю — торт и молоко,
И далеко до «Арагила»,
И до веселья далеко.

Не разговор, а прозябанье,
И, чайной ложечкой звеня,
Ханжа с поджатыми губами
Давно косится на меня.

Не забыли мы, как в селах отчих
Полыхал неистовый пожар —
На страну строителей и зодчих
Пали ятаганы янычар.

И когда нас буря долу гнула,
Различали мы через туман
Драгоценные дворцы Стамбула,
Созданные гением армян.

Мне кажется, что когда-то
Природа, в глубоком горе,
Оплакивала Армению
Каменными слезами,
И слезы, соединяясь
Подобно шарикам ртути,
Образовали эти
Гладкие валуны.

Так будет до самого марта:
Я сплю среди зимних ночей
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.

И верю я верой младенца,
Что это — основа основ,
Которую гений Галенца
Мне создал из красок и снов.

Я весною вернусь в Ереван,
А пока —
Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам —
От сосны до сосны.

Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.

Раны сердца!
Или я впустую

Сдерживал себя
В лихой судьбе?

Ведь пока я
Их не забинтую —

Даже друга
Не впущу к себе.

Если ж стало
Кое-что понятно,

То отнюдь
Не по моей вине:

Это крови
Проступали пятна

Сквозь бинты,
Белевшие на мне.

Эти строки — вне выгод и схем,
Я надеялся: ты мне простишь их,
После чтения шумных поэм
Отдохнув на моих восьмистишьях.

Уж и так я в долгу как в шелку,
Но опять меня совесть осудит,
И опять я по слабости лгу —
Ибо отдыха нет и не будет.

Дружите с теми, кто моложе вас, —
А то устанет сердце от потерь,
Устанет бедный разум, каждый раз
В зловещую заглядывая дверь,
Уныло думать на пороге тьмы,
Что фильм окончен и погас экран,
И зрители расходятся — а мы
Ожесточаемся от новых ран.

Злая совесть-каторжанка,
Жизни видимой изнанка,
Арестантская жена.
Все равно — ты мне нужна.

Злая совесть-каторжанка,
Рваный ватник и ушанка,
За тобой не в монастырь,
А на каторгу, в Сибирь.

Злая совесть-каторжанка!
Ты в чужой избе лежанка,
Где не спится до зари.
Сам с собою говори.

Злая совесть-каторжанка!
Я — слуга, а ты — служанка,
У доски у гробовой
Мы помиримся с тобой.

Мне хорошо знакома,
Помимо прочих бед,
Тоска аэродрома,
Когда полетов нет.

О, давняя невзгода
Туманов и дождей —
Нелетная погода
В поэзии моей!

На море — штиль. Вода мертва от зноя,
А в небе равномерно-голубом
Лишь облачко одно плывет тайком
Пленяя нас прохладной белизною.

И так нарядно-женственно оно
Что только рыбаки и мореходы
Определят: какой оно породы
И сколько злобы в нем заключено.

Так, во флотской форменной шинели,
Черной среди серых, на снегу,
Я ли не находка для шрапнели,
Не подарок лютому врагу?

Но, судьбе навстречу вырастая,
Я иду не медля, не спеша.
Где ты, Вулич? Где твоя простая
Сербская и страшная душа?

Жить — страшный пир не прерывая...
Горит свеча, звенит металл.
Игра ведется роковая —
Ты сам ее изобретал.

Ты жив? — Кто эту ставку снимет?
Врагам открыт твой добрый клуб.
О, ты расплачивался с ними,
Не горевал и не был скуп.

Но чем платил ты в час печали,
Наедине с собой самим,
Об этом и друзья не знали,
Да и не нужно это им.

А дни бегут, проходят годы,
И ты, сгорающий дотла,
С твоею призрачной свободой
Вдвоем остались у стола.

Что ж, кто-то где-то знает меру,
И, проигравшим на пиру
Любовь и дружбу, стыд и веру,
Ты продолжай свою игру!

Тебе это нравится, что ли, чудак?
Поэты кругом. Остряки.
И вместо пустыни и солнца — коньяк,
Нарзан — вместо горной реки.