Александр Гитович - Избранное

И долго ты жить собираешься так?
Ну, умник, ответь! Изреки!

Мне — жизнь и смерть. Тебе — одна забава.
Закат. Конец томительного дня.
Как много отнято. А ты вдобавок
И мужество украла у меня.

Ужели я такой судьбы достоин?
Среди войны какой придумал враг,
Чтоб вышел не ревнивец и не воин,
А просто грустный, мнительный дурак?

Но от щедрот своих или из чувства
Добра и Материнства, ты опять
Мне оставляешь в жизни два искусства
Два утешенья: пить и умирать.

Вот отдых твой: здесь нету даже писем,
А только поезд — сквозь песок пустынь
Ты одинок — и, значит, независим.
Сядь, покури и от страстей остынь.

Там — за окном вагона-ресторана —
Песок, нагретый солнцем. Тишина.
И для тебя уже совсем не странно,
Что существует на земле она.

А ночью — все по-старому. И снова
От прошлого избавиться нельзя,
Опять проходят в сумраке суровом
Потерянные годы и друзья.

Порой поверить трудно, сколько вздору
Идет на ум. А ты — гляди во тьму,
Не спи всю ночь, броди по коридору,
За все плати искусству своему.

— Чего тебе надо от девочки этой?
Смятения, грусти, заплаканных глаз,
Тревоги, хотя бы и в рифмах воспетой
Впоследствии? — Ладно. Я слышал не раз.

Веди меня мучить в бессонный застенок,
Затем что и в этот раскаянья час
Есть в горечи маленький, подлый оттенок
Тщеславия. Вот тебе все. Без прикрас.

Без отдыха, без совести,
Не спит моя душа —
Работает бессонница,
Мне память вороша.

Но все воспоминания
В одно свела она:
Там тоже утро раннее
Венчает ночь без сна.

Последняя — первая
Будет она —

Святая и грешная
Наша весна.

И сбудутся все —
Что придумала ты —

Святые и грешные
Наши мечты.

И вместе с природой
Возвысится вновь

Слепая и зрячая
Наша любовь.

Опять считать часы, минуты
До возвращенья твоего
И что-то говорить кому-то,
Не зная толком для чего.

И все ж я не кляну нимало
Жизнь, что порою тяжела, —
Она опять иною стала
И больше смысла обрела.

Все то, что раньше с нами было,
Не существует. И теперь
Само грядущее открыло
Нам предназначенную дверь.

Войдем ли мы в нее как люди,
Борцы, любовники, друзья?
Ужели в жизни, той, что будет,
За счастье биться нам нельзя?

Знала бы — разбилась в доску
И взяла, сейчас, вблизи,
Нашу нищенскую роскошь —
Ленинградское такси.

И, собрав святые силы,
Позабыв про все дела, —
Может быть, похоронила,
А быть может, и спасла.

Я еще иногда залюбуюсь тобой,
Как чужою невестой — чужою судьбой.
Где оно — обручальное наше кольцо?
Где — чужое — навеки родное лицо?

За то, что я счастья тебе не принес,
Желавший его до болезни, до слез,
Мы, может быть, выпьем с тобою вдвоем,
И люди нам скажут: напрасно мы пьем.

Когда мы устроим наш царственный пир,
При блеске придуманных звезд,
Стакан подыму я, реальный как мир,
И короток будет мой тост...

Но мы решили: будь что будет,
И, вопреки молве худой,
Пусть победителей не судят
И жизнь не будет им судьей.

И полночь, и звезды, и дверь — на засов.
И милые губы прильнут...
Я выдумал это за двадцать часов,
За тысячу двести минут.

На печальном своем изголовье
Ты глаза потихоньку открой.
Называется это любовью,
А не жалкой любовной игрой.

Называется это судьбою,
Где далекая даль впереди.
Ты почувствуй — я рядом с тобою,
Головой у тебя на груди.

Обещанья, потери, попреки —
А чего же мне лучшего ждать?
Жизнь свои преподносит уроки,
И все это еще благодать.

Далеко ли до смерти? Не знаю,
Не пророк я в домашнем аду —
Не тоскую по лучшему краю,
Но чего-то хорошего жду.

Весна, о которой скворцы голосят,
Ее я встречал не одну — пятьдесят.

Так что же мне делать с последней весной,
Когда тебя нет и не будет со мной?

Что-то было, что-то будет —
Бог когда-нибудь рассудит,
А пока что день да ночь —

Все бессмысленней, все хуже.
Сердце вымерзло от стужи,
И дровами не помочь.

Куда мне, деревенщине,
До городских услуг, —

Но где ж такая женщина,
Чтоб почитала вслух,

Чтоб прочитала сказочку,
Веселую до слез,

А я ей — без указочки —
Все б рассказал всерьез.

Вот она — дорога торная,
Вот она — твоя расплата:
Не помогут ни снотворное,
Ни больничная палата.

Все равно душа измаяна,
И живет она во мраке,
Как собака без хозяина
И хозяин без собаки.

Хоть не один лежишь без сна —
Другие тоже вроде,
А на миру и смерть красна,
Как говорят в народе.

А там, где был здоровых суд,
Там — по своей природе —
Стакан воды не поднесут,
Как говорят в народе.

Не потому, что опустились руки,
А вышло так, что в горестной разлуке
Я не довел работу до конца.

Мой старый друг! Я вспомнил на мгновенье
Зловещее твое стихотворенье:
«Когда ожесточаются сердца».

Как далеко до Азии.
Деревья
Всю ночь бушуют на снегу седом.
В Елизаветине,
В глухой деревне,
Литфонд мне приготовил стол и дом.
Наполнил лампы светлым керосином,
И, наконец,
Желая мне добра,
Хотел, чтоб я писал пером гусиным,
Но я не отдал вечного пера.