Александр Гитович - Избранное

...А нам остался старомодный способ,
Обдуманный пристойно и умно:
Покинуть свалку городских контор,
Клоаку урбанического горя,
Весь этот смрадный, суетный вертеп,
Где люди засыпают на рассвете,
И снится им уединенный хутор,
Спокойный сад, спокойный огород,
И старый тополь, стерегущий хату,
И звезды, охраняющие сон...

Жизнь проходит — разве в этом дело
Разве, в неоглядности своей,
Молодость когда-нибудь хотела,
Чтобы детство возвратили ей?

Так и нам печалиться не надо:
Только бы — разумна и добра —
Длилась, как последняя награда,
Деятельной старости пора.

Тягостны
Эти заботы,

Отдых
И призрак веселья.

Кончился
Праздник работы,

Начались
Будни безделья.

Труд свой
Я предпочитаю

Всем воскресеньям
Бездарным —

И понедельник
Считаю

Красным числом
Календарным.

Старость жаждет трудиться:
Ей некогда время терять, —

Жизнь торопит ее
Обо всем поразмыслить подробно.

Все ночные бессонницы —
Это ее благодать...

Я приветствую старость,
Которая трудоспособна.

...Ступень восходит за ступенью,
Пролеты лестниц высоки.
Кто б молодежь учил терпенью,
Когда б не мы, не старики!

Ну вот, мы и встретимся снова,
Вдвоем посидим у стола,
Обдумаем век наш суровый,
Превратные наши дела.

Что ж, старое сердце не вынешь,
Никак не починишь его...
Мы вместе выходим на финиш,
И вроде бы — все ничего.

И все же, как надобно смертным,
Еще раз проверим, дружок,—
Горит ли огонь беззаветный,
Который в нас Ленин зажег?

Солдаты мы иль не солдаты?
Чего там думать и гадать:
Нам званье выдали когда-то —
У нас его не отобрать.

Я с вами в заревах жестоких
От Риги и до малых скал,
На западе и на востоке
Четыре года воевал.

В тридцать втором году, в начале мая,
Под знаменем военного труда,
Мы приняли Присягу, понимая,
Что присягаем — раз и навсегда.

И жили мы вне лжи и подозренья,
И друг на друга не бросали тень —
И с той поры глядим с неодобреньем
На тех, кто присягает каждый день.

Нас так учили, что бока помяты,
И все же мы — не глина и не воск:
На фронте проверяются солдаты,
А не в тылу — среди конвойных войск.

И все, что было где-то и когда-то, —
Пиши об этом или не пиши...
Двойная жизнь поэта и солдата
Не терпит раздвоения души.

Сто раз глядели мы в глаза беды
И дожили до лучших дней. И, в общем,
Легко понять, что на судьбу не ропщем,
Как бы сухими выйдя из воды.

Но есть у всех, кто верит в наше братство,
Свой корпус, и дивизия, и полк,
Где мы должны по-прежнему сражаться
И жизнь окончить, выполняя долг.

Ее характер понимали слабо
Там, где судили ночи напролет, —
Но есть у нас простая мудрость Штаба,
Который дальше фронта не пошлет.

И вот в теплушке к месту назначенья
Ее везут без всякого клейма
В тот бой, куда с Народным Ополченьем
Она давно торопится сама.

Весна идет, и ночь идет к рассвету.
Мы всё теперь узнали на века:
И цену хлеба — если хлеба нету,
И цену жизни — если смерть близка.

И деревень обугленные трубы,
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.

Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: Он не будет взят.
Пусть дни бегут, и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.

Людское горе — кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.

Но Ленинград стоит, к победе кличет,
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.

И люди шли, чтоб за него сражаться...
Тот, кто не трус, кто честен был и смел,—
Уже бессмертен. Слава Ленинградцам!
Честь — их девиз. Бессмертье — их удел.

Напиши мне, дорогая,
Что-то стало не до сна.
Не хочу, чтобы другая,
А хочу, чтоб ты одна.

Помню: шли мы возле смерти
По равнине снеговой,
А вернулись — на конверте
Я увидел почерк твой.

Руки только что держали
Лакированный приклад,
Под обстрелом не дрожали,
А берут письмо — дрожат.

Я тебе писать не буду,
Как в атаку шли друзья,
Потому что вам оттуда
Все равно понять нельзя.

Вот вернемся, как ни странно,
И расскажем всё подряд.
А пока — хвалиться рано,
Как солдаты говорят.

Напиши, чтоб хоть минуту
Ты была передо мной.
Не хочу сказать кому-то,
А хочу тебе одной:

Хуже смерти в нашем деле,
Если вдруг придет тоска,
Словно нету три недели
Ни завертки табака.

Так под Колпином, в блокаде,
Друг ударил по плечу:
«Мох закурим?» — Бога ради,
Даже вспомнить не хочу.

А метели, завывая,
Заметают снежный путь...
Где ты, почта полевая,
Принесешь ли что-нибудь?

Мы не верим, что горы на свете есть,
Мы не верим, что есть холмы.
Может, с Марса о них долетела весть
И ее услыхали мы.
Только сосны да мхи окружают нас,
Да болото — куда ни глянь.
Ты заврался, друг, что видал Кавказ,
Вру и я, что видал Тянь-Шань.

Мы забыли, что улицы в мире есть,
Городских домов этажи,—
Только низкий блиндаж, где ни встать, ни сесть,
Как сменился с поста — лежи.
А пойдешь на пост да, не ровен час,
Соскользнешь в темноте с мостков, —
Значит, снова по пояс в грязи увяз —
Вот у нас тротуар каков.