Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Обаянье далёкого гребня,
Полевые изгибы дорог,
Огоньки задремавшей деревни,
Первозданная флегма коров.

Весь город акварелью тронут,
И все кварталы нам тесны —
Нью-Йорк — Флоренция — Верона —
Авиалиния весны.

Секунда — тонкий силуэт
И ускользающий набросок —
И снова нам покою нет
От блеска молнии раскосой.

Ушедшему солнцу на смену,
Две мощных включая луны,
Водитель воздушную стену
Сверлит по дорогам страны.
Сторонятся меридианы,
Туманится горный излом,
И плещутся два океана
За этим горячим стеклом.

Британии непризнанная дочь
С парламентом устала совещаться —
Дымит Варфоломеевская ночь,
Обвешанная гроздьями взрывчатки.

А город не верит ни в память, ни в стих,
Ни в женский глазной хрусталик —
Вот ночь, и на ней — фонарь блестит,
И нет никаких весталок.

А мы с тобой забыли о часах,
Мы две зари при встрече помирили,
Заворожённый в праздничном берилле,
Наш день был щедр, покуда не иссяк.

Оглох переулок, соборные рёбра застыли,
Окошко не стукнет, не брякнет задвижка ночная,
Луна отыскала осколок разбитой бутыли
И тихо играет, в алмазы его превращая.

Мир входит, кинолентами опутан,
Зерном в экран и студнем в решето,
Мир бредит, как помешанный компьютер
И словно растворяется в ничто.

Красочный блик для картины Нью-Йорка,
Символ его тематической сложности:
Персики зреют у нас на задворках,
И виноград оплывает на ножницы.

Рассвет горел румянцем ледяным,
Сияньем винным в хрустале древесном,
Стеклянный голос ряженого леса
Гремел с утра, и плыл каминный дым.
Деревья, как холодные костры,
Серебряное изрыгали пламя,
И к стёклам побелевшими губами
Прижались оснежённые дворы.

Нью-Йорк не даётся — Нью-Йорк сквозь пальцы течёт,
Окна, летя по ветру, теряют улицам счёт.
Нью-Йорк обжигает пальцы жёсткой своей корой,
Как горячий каштан в мороз на Сорок Второй.

Это лето для нас водопадной водой завершилось,
Мы на память берём нестареющий вид из окна,
Кленовый листок в значке полицейской машины,
Виноградную гроздь и цветную бутылку вина.

Плыли лилии в клюквенном морсе,
И знобило осину в лесу,
Отраженья разбойничьих Корсик
Проходили во сне по лицу.

Острый парус струится над лесом,
Над столетними соснами вея —
Я вишу под упрямым навесом,
Привязавшись к бумажному змею.

Кем будешь? Бессонницей синей,
Богиней из пены морской,
Сиянием камня Бернини,
Моей ли нью-йоркской строкой.

Там у доски сломался школьный мел —
Кусочек детства в нём окаменел.

Лопасти ветряной мельницы,
Хлопающая ставня у окна,
Лодка за окнами на мели
С парусом холщовым видна.
Стружка под стульями рыжая,
Рубанок, два отвеса, скоба,
Рубаха мокрая, хоть выжми,
Резкая конвульсия лба.
Кружка в меди подстаканника,
Водочная бутыль полпуста.
Плотник из гавани Петр Михайлов
Жирную селедку жует с хвоста.

Вминаются ноги в мокрую глину,
Сиреневый куст от дождя поник,
И, словно ведро воды опрокинув,
Срываются капли на дождевик.
«Смотрите, как дождик по листьям строчит,
Я ноги давно уже вымочил вдрызг,
Паршивое лето нынче… А впрочем,
Мне нравится шорох стеклянных брызг.
Вы, верно, намокли? Холодно, вечер.
Мне куртки довольно, возьмите мой!»
Бросаю мой плащ на узкие плечи,
На волосы схваченные тесьмой.
Со смехом слетают капли с сирени,
Под желтым откосом бьется река,
И шаркает мокрый плащ по коленям,
И волосы ветер треплет слегка.
Сирень ударяет веткой по глазу,
Над речкою радужный мост повис.
Я слышал когда-то из старых сказок,
Что боги по радугам сходят вниз.

Солнце хлещет светлым потоком
Обдавая письменный стол.
Не стерпел и глянул из окон
На березовый белый ствол.
Между веток темная шкурка,
Глядь — и нету, глядь — и прыжок,
Перекинулась тельцем юрким,
Не ошиблась ни на вершок.
Ветки темные обметает,
Головой вертит, какова!
А внизу на припеках тает,
И слегка подмокли дрова.
В белом свете ошибка, верно —
Что за невидаль на дворе:
За окном продаются вербы,
Вербы свежие в январе.

Прорыв. И бои за такой-то город…
И каждый рассчитывает когда,
Учтя расстоянье, местность и скорость,
Советские танки будут сюда.
С полудня уже слышна канонада…
Заходят с боков! Обойдут кругом!
Застрянут! А впрочем смываться надо,
Короче же скажем — бежать бегом.
Подумать, ведь сколько свиней осталось
На радость голодных фронтовиков!
Эх, времени нету — пожрать бы сала
Впервые без карточек и пайков!
Тут двое рабочих, поляков, что ли,
Хозяев-то нету, ушли вчера,
Так эти себе свинью закололи —
Вон, видишь, палят ее у костра.
Эх, жиру-то, жиру — на роту хватит,
Да только с собой, небось, не возьмут.
На что им! Встречают славянских братьев!
Короче: они остаются тут.
Ишь, крови-то сколько! Почтенный боров.
Эй, пане, смотри, испачкал штаны!
Вот так вот и нас переколят скоро,
В лепешку разделают у стены!
Вчера раздавали склад при пекарне —
Муку-то весь день мешками несли,
Под вечер явились вот эти парни —
Порядочек, стало быть, навели.
Пришли, напились, перебили стекла —
Буянили, в общем, целую ночь.
Хозяйку еще угрожали кокнуть —
Скажи, мол, куда запрятала дочь?

Фронт прошел по вокзалам,
Гулко дунул войной,
Лязгнул стальным оскалом
Над страной.
Пар дыханья в вагонах,
Небывалый мороз.
Ветер вдоль перегонов
Вьюги нес.
Ночью на жестких нарах,
Сдавленный бред во сне,
Красный отблеск пожара
На стене.
День и ночь перебранка,
Переборы колес.
Вдоль путей полустанки
День унес.
Вьюга носится с храпом,
Спят в снегу города.
Быстро идут на запад
Поезда.