Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Скажу о Зальцбурге — в тени альпийской выси,
С хрустальной каватиной на устах
Являются фигурные кулисы
И длится иронический спектакль.

Скажу о Зальцбурге — старинного закала
Железо в кружеве сияет синевой,
И замыкает тишину квартала
Барочный выступ церкви угловой.

Скажу о Зальцбурге — о ласточках косящих,
О сумерках с просторным янтарём,
И город весь, как театральный ящик,
Из музыки и камня сотворён.

Уют без адреса и срока —
В альпийской хижине — тепло,
Улыбок тихое барокко
Плывёт на горы сквозь стекло.
Стреляет пламя очага,
Горят наплывы скипидара
И про альпийские луга
Поёт альпийская гитара.

Там шпалы параллельные бежали
И синий лес в упрямый камень врос,
Умел июнь, играя падежами,
Зарифмовать грозу и паровоз.
Умел и женственность понять в разрезе
Барочного кипенья облаков,
И холодеть на кованом железе,
На синеве скульптурных потолков.

Полотно загрунтовано густо,
Город этак повёрнут и так —
Серебристая дымка искусства
Проступает сквозь старый чердак.
Пробуждается голубь и школьник,
Мостовые дрожат серебром,
И бельгийская готика колет
Облака заострённым пером.
Этот голубь, воркующий гулко,
Дописал очертания крыш,
И на каждом углу переулка
Сквозь Брюссель проступает Париж.
Каждый угол меняет картину,
И любой насыщается вкус —
Эй, художник, ломай перспективу,
Покажи небывалый ракурс.
Но Брюссель остаётся Брюсселем
Под любым небывалым углом —
Он на дальнюю точку нацелен
И в бессмертье, как рыцарь, влюблён.

От летнего дождя влажна бумага,
Свежа листва и окроплён асфальт —
Вчера мне Мюнхен подан в ритме шага,
В меня струится каменная даль.
Фонтан, дождём холодных виноградин
Обрушился в смеющийся бассейн,
Весь город дан, как записи в тетрадях.
Всей глубиной и панорамой всей.
Мир беглых лет и положений острых
И прописей, далёких, как века,
И плеск воды. Из города на остров
Сквозная переброшена строка.
В те годы он не знал далёких сроков
И вкуса атлантической воды,
Он был движеньем школьного урока
И дрожью перламутровой среды.
Мой Мюнхен был оставлен, не окончен,
Он задыхался, словно бег колонн,
Он прерван был случайным многоточьем
И чутким фиксативом закреплён.
Он был потушен, как свечной огарок,
В тот самый день, как был всего нужней,
И молодое лето над Изаром
Ушло в пыли серебряных дождей.
Сном Мнемозины стало это лето
Вдруг наплывающее невпопад
Кружением скульптурного балета,
Беспамятством маниакальных дат.
И Мюнхен плещет музыкой программной
Столетью в постаревшее лицо,
Он клинописью светится на камне,
В альпийское введён полукольцо.
И в сутолоке летнего вокзала
Он всё ещё не хочет отпустить
Моей руки. Там время привязалось
Навек ко мне, чтоб я не мог уйти.

Тот блеск темноглазый, тот шорох, бегущий на мрамор,
В готическом блеске — улыбка хрустальной медузы,
Морских укреплений вдали волнорез многогранный,
И тёмная барка качается, полная грузов.
Пространство канала покрыто чешуйчатой дрожью.
Наш день многоцветен, сияюще ясен и долог.
Ты дрогнешь плечами, посмотришь на остров Сан-Джоржо
И вечер узнаешь по голосу дальней гондолы.

По приезде
Наскальный дом нас встретил тишиной,
За стёклами у нас текли созвездья
Далёкой астрономией ночной.
Лишь ласточка об утре возвестила,
Весь горизонт, как откровенье, нов
И этажи гористой перспективы
Уступами оскалены у ног.
Скупые башни высились, как стража,
А за окном зияла крутизна,
И прелесть зафигурного пейзажа
Голубкой ворковала у окна.
Блаженно просиял румяный воздух —
Святой Франциск нам виделся везде.
Живёт Ассизи в угловатых гнёздах,
И мы ютились в каменном гнезде.
Смиренно-тих Ассизи богомольный,
Он ни концов не знает, ни начал,
А в утреннем пролёте колокольни
Неутомимый колокол звучал.
Ночь растворилась в итальянском лете,
Как будто навсегда устранена,
А ласточки тринадцатым столетьем
Шумели у открытого окна.

Блок мрамора — алмазная икра,
Гранёный выступ — как седой паломник,
Тугих хребтов могучая игра,
Кирка, забытая на дне каменоломни.
Незыблемые чаши двух озёр,
Высокий мост, где ждут крутых аварий,
И хвои неотступный кругозор,
И каза, где гнездился карбонарий.
Италия — свистящий перевал
Под тенью одичалой цитадели,
И терпкий дым струится между елей,
И тишина густа как интервал.
Тут рослые водились молодцы,
У них была порука круговая,
Здесь лошадей хватали под уздцы,
Сто лет назад здесь почту разбивали.
Да и теперь на этих тропках синих
Царят контрабандист и карабинер.

Под зонтиком старинного кафе,
Под готикой старинного собора,
В зеркальной чистоте оконных створок
Сидишь, встречая старость налегке.
Вот, за угол свернула чья-то жизнь,
Исчезла в утре, в камне растворилась,
Поблекла в том окошке. Сизокрылым
Мелькнула голубем, взлетев на этажи.
Полубельгийский древний городок
С полуфламандской свежестью улыбок —
Как этот воздух чист. Как этот камень гибок,
Как ясен день в полёте поездов.
Исходит камень лестницей крутой —
Ты сам себя на улицах встречаешь
В том переулке, в той мансарде, в той
Гранёной башне с узкими плечами.
Смерть уведёт тебя в другой квартал и в третий,
Но самого себя нигде уже не встретишь.

Манхеттен серебрист и ритмы светофоров,
И мокрый снегопад, и голоса витрин
Каким-то кажутся нерасчлененным хором,
В котором мы и сами говорим,
Что время — режиссёрская затея,
А микрофон — осипшая свирель,
И рядом с нами движутся в метели
Карандаши картинных галерей.

И верится, что мыслим — не впустую,
И кажется — нам фея ворожит,
Пока мы носим в мускулах скульптуру
И акварель между ресниц дрожит.

Море тихо шаланду колышет,
Словно рифма колышет стихи,
И тогда ты впервые услышал,
Как на Крите поют петухи.

Простор зеркальных соответствий,
Весёлых кадров кругозор —
В её американском детстве
Так много белок и озёр.