Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

Мокрый нос и глаза с печалинкой,

уши – шёлк, на бедре проплешина…

Ты кого не нашёл, мой маленький?

Кем собачье счастье обещано?

Хмуришь лоб, словно слов значение

для тебя – не единой песнею.

Осторожней, толкнут качелями!

Так и бродим мы, неизвестные…

Хлеб не ешь? Колбаса не куплена,

вот котлеты пожуй вчерашние.

Мы с тобою – ничьи. Беспутные.

Безнадёжные. Потеряшки мы…

У тени моей, у подлинной, фигура и стать – не те,

Но все мои сны и подвиги – мазки на её холсте.

Она не плывёт по улице, цепляясь за фонари.

Она говорит без умолку (пожалуйста, говори!)

У тени моей, у истинной – ни трещинки на стене,

И нрав у неё неистовый. И много своих теней.

Она не меняет правила, не правя и не виня.

Она веселей и праведней, она красивей меня.

Стою на траве под облаком, царапиной на ключе.

Похож на неё не обликом, а даже не знаю, чем.

Она мне верна? Ещё чего! Но я у неё один.

И след от её пощёчины невидим и несводим.

Это было, когда подвернулась опора моста —

Заметались стада под растерянный оклик пастуший,

И топтали собак, исступлённо, до пены у рта,

И прогнулась вода под железобетонною тушей.

Генерал улыбался, сверкая подзорной трубой,

Диверсанты вели разговор о взрывчатке и бабах —

Нет резона делить направляющихся на убой

На собак и овец, да и просто на сильных и слабых.

И краснела река, не умея беду искупить,

Каменея лицом через мутную толщу забрала,

Отмывая случайную кровь от овечьих копыт

И случайную грязь от высоких сапог генерала.

То ли дело карающих лап, то ли вымытых рук —

В перекличках газет затерялись догадки и враки…

Говорят, пастуху кто-то кинул спасательный круг.

Говорят, он уплыл.

На овце.

Под конвоем собаки.

Густой и дремучий лес.

Деревья – гангстеры в чёрных пальто,

Каждое при стволе.

Здесь не удастся нарвать цветов.

Здесь, если ты упал,

Не дадут закурить, не нальют вина.

По лесу бежит тропа,

Тропой угрюмо бредёт она.

Мелко нарублен свет

В неба перевёрнутый вок.

Где-то в густой траве

Ждёт её первый волк.

Песенка тает мороженым на губах.

Волк вступает. У волка могучий бас:

– Красная Шапочка, вытри нос,

В мире не больше десятка нот.

Бабушка выпьет твоё вино,

Съест твои пирожки.

Эта тропа не приводит в Рим,

Сядь на пенёчек – поговорим.

Шарлю Перро или братьям Гримм

Не подадим строки…

Но Красная Шапочка не отдаётся волку,

Нервно смеётся, ласково треплет холку.

У неё в корзинке "Mexx" и "o.b.",

Красная Шапочка в чём-то би,

Только волку в этом немного толку.

А лес подаёт не всем,

Вертит в пальцах сосен луны пятак.

Стоит пробиться в сеть —

Скачки напряжения жгут контакт.

Все дровосеки пьют,

И это – лучшее, что в них есть.

Журавли бегут от неё на юг,

Синицы прячутся где-то здесь.

Колется сердца ёж,

Дятел стучится в кору виска.

Тоска отступает, когда поёшь

Или просто держишь себя в руках.

Волк понимает, что он – лишь одна из скук.

Волк вступает. Прямо в её тоску:

– Красная Шапочка, вытри нос.

В мире темно, потому что ночь.

Бабушка выбросит твой венок,

Лопнет воздушный шар.

Эта тропа не ведёт назад

Сядь на пенёчек, смотри в глаза.

Ты ведь не против, я тоже за.

Значит у нас есть шанс…

Но Красная Шапочка не улыбнётся волку,

Сама расстегнёт и бросит себя на полку.

У неё в корзинке "Durex" и тушь.

Красная Шапочка ищет ту

Девочку, хочет собрать её из осколков.

Край леса – не край земли.

Опушка, речка, бабушкин дом.

В небесные корабли

Если и верится, то с трудом.

Телу десятый год,

Остальное движется к тридцати.

Лес за спиною горд,

Что она сумела его пройти.

Горелая тень моста.

Пустота вышибалой стоит в дверях.

А слёзы остались там,

В кино. "Титаник", девятый ряд.

Это бывает, это пройдёт к утру.

Волк вступает в хижину и в игру:

– Красная Шапочка, вытри нос,

Мир не привяжешь к себе струной.

Бабушка выкатит твой Рено,

Врежется в твой Кайен.

Эта тропа не ведёт ко дну.

Я не оставлю тебя одну.

Мы говорим уже пять минут,

Стань, наконец, моей…

И Красная Шапочка честно обнимет волка,

По взрослому вскрикнет, по-детски поправит чёлку.

В клочья часов разорваны дни —

Красная Шапочка видит нить,

Но раз за разом не может найти иголку.

А лес как стоял, так и стоит – стеной,

Под шпаклёвкой листьев выбоины от пуль.

Однажды Красная Шапочка вытрет нос

И в обратный путь. Дорогой, ровной, как пульс.

На кустах – жемчужины улиток.

Детство – срез иного бытия,

где "семь я" писали только слитно,

где целебным стал словесный яд.

Дворник жизнь будил метлою звонкой,

голосили кошки вразнобой.

Пострелятам дедушка с болонкой

всё грозил забавною клюкой.

В тесной кухне бабушка и мама

пирожки с черёмухой пекли.

Ощущенье храма, но без рамок.

Память-вишня в собственной любви.

Узнавая шаги, обнажаю клыки

и срываюсь с цепи, только хвост

выдаёт неизбежность собачьей тоски,

а мерцающих глаз купорос

на тебя

о тебе

за тебя

за тобой.

Я давно, сумасшедший мой бог,

обитаю за взлётно-нездешней чертой —

выше неба, но, всё же… у ног.

Мне зима – не зима,

мне луна – не луна.

Поминальные вьюги метут.

Ждать – единственный жребий на все времена —

неизбывно, отчаянно жду.

Что по холке потреплешь, что пнёшь – всё равно.

Звездных косточек мне не хватать.

А собачья любовь, как немое кино,

где нелепо о боли кричать.

Завывает волком неотложка.

Пахнет хлоркой, ложью и картошкой.

Постоянство здесь непостоянно.

У меня одна молитва – "Анна".

Для тебя пойду на что угодно.

Коридор больничный-змей холодный.

Пелена наркоза… лица, тени,

череда расплавленных ступеней.