Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

Попавшее в оконный переплёт,

сырое небо бьётся грудью в стену

гостиной, где безмолвно и степенно

сто лет столетник бабушкин растёт,

где ходики воркуют в тишине,

где вазочки на вязаных салфетках,

где кенар спит в накрытой пледом клетке,

присвистывая тоненько во сне.

И бабушка, вздыхая, прилегла

на круглый валик старого дивана.

В студёном ноябре темнеет рано,

и сделаны домашние дела.

И снится нашей бабушке вокзал,

прощанье на заснеженном перроне,

а после – степь, дорога, сани, кони,

и ночь, и узкий горный перевал…

………………………………………………………

Её нашёл наутро старший внук,

когда принёс продукты, как обычно.

(Она с годами стала склеротична —

обычный в этом возрасте недуг).

Что дальше было, что там за дела,

не помню… помню только снег и дали,

и тёплый свет на синем перевале,

который я когда-то перешла.

Подумаешь, каких-то двести лет —

три жизни… ну, не три, пускай четыре —

прошло с тех пор, как мой безвестный дед

любил жену, сидел хмельной в трактире,

пахал. Да-да, конечно же, пахал!

Не зря меня весной на грядки тянет.

Встав затемно под пенье петуха,

шёл к озеру с рыбацкими сетями…

.

Всё было так. Дрожит тугая нить

длиной в четыре выгоревших следа.

И мне сегодня шага не ступить,

не отозвавшись эхом песне деда.

.

Вон он – сидит у Бога на виду,

устало свесив жилистые ноги,

на облаке, как сиживал в страду

на смётанном любовно пышном стоге.

У нас одна небесная стреха,

и шар земли, катящийся по блюдцу.

А двести лет – такая чепуха,

пройдут – и не успеешь оглянуться…

Детей у них не было, видимо, Бог не дал,

а может, не больно хотели, хотя сначала

она колыбельку частенько во сне качала.

Потом перестала. Устала. Прошли года.

.

Он стал ей и мужем, и сыном, но вышел срок,

и он не проснулся обычным осенним утром.

Она на поминках не плакала почему-то.

Друзей проводила, защёлкнув дверной замок.

.

Отчётливо зная, что утром к нему уйдёт,

легла на кровать, примостившись привычно с края.

И вспомнила вдруг, окончательно засыпая,

что завтра голодным останется рыжий кот.

.

С тех пор миновало двенадцать протяжных лет.

И кот вечерами на кухне мурлыкал звонко.

Когда схоронила кота, принесла котёнка.

Зовёт его мальчиком. Гладит.

И в сердце – свет.

Утро с прищуром целует в веснушки. Лето.

Мама в косички вплетает тепло и ленты.

Завтрак – омлет, галеты. И сандалета

Где-то запряталась. Выбежишь босиком.

Лето не пахнет, лето благоухает

Спелой малиной, мамиными духами.

Мчишься по улице, лето в себя вдыхая.

Смотришь сквозь челку бесхитростно и легко.

Небо за крыши цепляется облаками.

Лето порывистым ветром тебя арканит.

Август кладет тебя в пасть свою пеликанью.

Скоро рябина доспеет до сочных бус.

Ну, а пока ты срываешь с соседской груши

Сладость свободы, испачкав лицо и рюши.

И, отдаваясь природе своей зверушьей,

Делаешь все по желанию – наобум.

Завтра ты станешь взрослой. За школьной партой

Тетя расскажет, что мир разделяет карта.

Что чудеса – это просто модель стандарта

Точных, доказанных опытами наук.

Ну, а пока небом дышится васильково.

Мир не разбросан, не сломлен, не забракован

Тетей с указкой и дядей в большом толковом.

Зелен, песочен, светел и большерук.

Ну, а пока ты уверена: люди – боги.

Ты еще знаешь счастливых, неодиноких.

Пыль, поднимаясь, целует босые ноги.

С каждым мгновением в жизнь открываешь дверь.

Скоро ты вырастешь, станешь чуть-чуть взрослее.

Мир тебе выставят лгущим и злым. Теплея,

Вечер весенний прошепчет, как здесь тебе я:

\'\'Только не верь им, пожалуйста! Им не верь!\'\'

В полночь, Джек, небо синее, как наливной инжир,