Раиса Блох - Здесь шумят чужие города

Плывет кораблик, полный.
Немалый груз на нем.
Везет кораблик Слово,
Рожденное Отцом.

Он тихою стезею,
Среди затихших вод,
Для нашего покоя
Царицу нам везет.

Мария! Роза рая,
Ветвь дивной красоты,
Над временем сияя,
Избавь от суеты.

Плывет кораблик тихо,
И не услышит слух.
Любовь — его ветрило,
А мачта — Божий Дух.

Сколь большое благородство
Во Христе принять юродство!
Узнает премудрость эту,
Кто глупцом идет по свету, —
Все ученые Парижа
В нем признают первородство.
Кто безумцем стал Христовым,
Смотрит бледным и суровым,
Но своим познаньем новым
Он являет превосходство.
Кто безумцем стал Господним,
Ни на что уж не пригоден
И для тех, кто с ним не сроден,
С дураком имеет сходство.
Эту мудрость кто узнает,
Всю науку постигает:
Кто безумия не знает,
Тот не знает благородства.
Эту пляску кто заводит,
Беспредельность в ней находит,
Пусто сто дней с поклоном ходит,
Кто увидит в ней уродство.
Ну, а тот, кто хочет чести,
Пусть в другом поищет месте:
Сам Христос с ворами вместе
На кресте делил сиротство.
Ну, а тот, кто шею клонит,
Не свершает беззаконий, —
Он не будет из Болоньи
Ждать иного руководства.

Человек, подумай ныне,
В чем залог твоей гордыни.
Человек, понять не худо,
Ты — зачем и ты — откуда,
И куда веленьем чуда
Возвратишься ты опять.
Смертным семенем зачатый,
Тленьем мерзостным объятый,
Ну какой же ты богатый! —
Нечем, кажется, блистать.
Ты из скверны зародился,
Среди плача появился,
С нищетою породнился
И землею должен стать.
Ты пришел сюда безродным,
Нищим, голым и голодным,
Гостем всюду неугодным;
Песней первою был плач.
Гостем стал земного края,
Всем заботы доставляя,
Но тебе, благословляя,
Дал Спаситель благодать.
Как греха ты не заметил:
Сам Господь явился светел,
Ты же злобою ответил.
Где ж причина ликовать?
Ходишь пышно разодетым,
Все спасенье видишь в этом,
Рад отдаться всем суетам,
Чтобы знатность показать.
Скот руно дает густое,
Колос — семя золотое,
Ты же мыслишь все пустое:
Как гордыне угождать.
Оглянися умным оком:
Вот на дереве высоком
Много яблок, сладким соком
Любо жажду утолять.
С виноградом сколько дела:
Гроздь налиться не успела,
Надо снять ее умело,
Чтоб вино заготовлять.
Человек, к тебе пристало
Всякой мерзости не мало,
И у малых блох есть жало,
Что тебе мешают спать.
Любишь ты свои владенья,
Так прими же в разуменье,
Что от этого именья
Ты в могилу можешь взять.

О, радостная сила, ты песню мне внушила.

Едва займется радость, душа звенеть готова,
И вот язык лепечет и не находит слова.
Он не умолкнет снова, влеком любовью милой.

Когда пылает радость, она молчанье гонит,
Такая в сердце радость, что с нею сердце тонет;
Кричит оно и стонет, и о стыде забыло.

Когда охватит радость все сердце, застилая,
Над ним смеются люди, его речам внимая:
Твердит, не понимая, исполненное пыла.

Кто сам не насладился, зовет безумьем это.
Рассудок помутился и вне себя от света.
Душа, огнем согрета, беспамятство вкусила.

По ветру распластав шуршащие крыла,
Огромный конь, дыбясь и пар вздымая белый,
Все дальше их несет, полет направив смелый
Сквозь голубую ночь и звезды без числа.

Летят. Вот Африку окутывает мгла…
Пустыня… Азия… Ливанские пределы…
А там раскинулся, от пены поседелый,
Таинственный залив, где Гелла смерть нашла.

И, словно паруса упругие, покрыли
Двоих любовников большие тени крылий,
Их неразлучные баюкая сердца;

Пока они следят, не отрывая взора,
Как, лучезарные, от Урны до Тельца,
Их звезды восстают из темного простора.

Кто б ни был ты, живой, пройди и не развей,
Цветы, покрывшие мой пепел позабытый;
Чти бедный мавзолей, кустарником обвитый,
Где слышно мне, как плющ ползет и муравей.

Ты медлишь? Горлица запела меж ветвей.
Нет! Пусть не обагрит кровь жертвы эти плиты!
И, если ты мне друг, услышь слова защиты.
Так сладко жить, увы! Верни свободу ей!

Подумай, в миртами украшенном чертоге
Я девой умерла на свадебном пороге,
Так близко, и уже от милого вдали.

Для радостный лучей мои сомкнулись очи,
И тень мою теперь навеки обрели
Безжалостный Эреб и царство вечной Ночи.

Мотыгу, сеялку, надежные гужи,
Плуг, борону, ярмо и серп с косой упорной,
Звеневшей целый день на пажити просторной,
И вилы, бравшие снопы тяжелой ржи;

Орудья верные, теперь добычу ржи,
Стареющий Пармис приносит Рее черной,
Кормящей семена землею животворной.
Он в восемьдесят лет достиг конца межи.

Век долгий, о другой не помышляя доле,
Он продвигал сошник в необозримом поле,
Прожив без радости, не помнит темных дней.

Но утомился он страдой под знойным небом,
А может быть, опять придется у теней
Распахивать поля, вспоенные Эребом.

Пусть ярким светочем полуночных высот
Ваш, Диоскуры, блеск хранит с небес Эллады
Латинского певца, пока пред ним Циклады
Не встанут золотом из глуби синих вод.

Пусть ветры легкие, ведя свой хоровод,
Пусть Япикс, веющий дыханием прохлады,
Ветрила корабля наполнить будут рады
И к чуждым берегам направят их полет.

По морю, где дельфин играет шаловливый,
Поэту Мантуи пошлите путь счастливый;
Да будет, Близнецы, он вами озарен!

Я вверил полдуши охране хрупких крылий,
Которыми средь волн, где спасся Арион,
На родину богов уносится Вергилий.

Бывало, рыжий галл иль ибериец черный,
Или гарумн с лицом, расписанным вокруг,
На мраморной плите, изделье диких рук,
Превозносили ключ живой и благотворный.

Позднее цезари, сменив Венеск нагорный,
Построили бассейн и римский акведук,
И Феста Фабия, придя на этот луг,
Срывала для богов вервену и виорны.