Екатерина Таубер - Одиночество

И лишь в чужом воспоминанье
Еще немного тусклых лет
Застыть неверным очертаньем —
Неверным перечнем примет.

И чувствовать: тебя б хватило
На много жизней и судеб.
Так сердцу пламенному милы
Земная боль, и страсть, и хлеб.

Высоким одиночеством поэта
Ты на земле меня благословил,
Ты детские, случайные обеты
Божественною клятвой закрепил.

О той любви, что двигает горами,
О той любви, с которой смерти нет,
Ты говорил со мною вечерами, —
Серебряный струился в сердце свет.

Росла душа, свой жребий узнавая
Впервые, сквозь бессонницу и жар,
Спеша принять, ликуя и вздыхая,
Твой роковой, непостижимый дар,

С которым мир и сумрачен и тесен,
Пока на миг не обретаешь вновь
Чистейший звук неповторимых песен
И совершенную любовь.

Так же падал снег в России,
В детстве, в сумерки, давно,
Хлопьями — в сады глухие,
В приоткрытое окно.
Плеч измученных прохожих
Он касался так легко,
Белое готовил ложе
Уходящим далеко.
На потертые шинели
В наш земной, привычный ад
Хлопья снежные летели…

Хлопья снежные, закат —
Все осталось там, за нами.
Времени оборван бег…

Над нерусскими словами
Кружится случайный снег.

Играют дети на дворе, —
В колодце каменном, глубоком,
Где только утром на заре
Скользит луч солнца одиноко;

А в окнах — восковой старик,
Ленивой смертью здесь забытый,
Полубезумный клонит лик
В колодец вечности раскрытый.

Следит, тоскующий с утра,
Как тени в глубине мелькают,
Как озорная детвора
Опять в солдатики играет;

Как стынет брошенный утюг;
Как стынет сердце год за годом…
И вот — пророческий испуг
Уже ползет над мрачным сводом,

Над щелью узкой и сырой,
Над гибелью неотвратимой!
Но дети заняты игрой,
Игрой бессмысленной, любимой.

Громоздятся над стенами стены,
Заводные летят поезда,
Бредят ночью над пепельной Сеной
Заблудившихся зданий стада.

То бессонница, то вдохновенье…
На рассвете — и слабость, и дрожь.
Соблазнительного песнопенья
В красоту превращенная ложь.

И в оковах последнего плена
Сокровенная жажда Суда. —
Скоро ль к мертвому сердцу вселенной
Просочится живая вода?

Мальчик шел лениво. Упирался.
За руку вела его сестра.
Ножкой топал, плакал и ласкался,
Как большой вздыхал. — «Домой пора!»

Как большой вздыхал… Неумолимо,
Мимо сада городского прочь,
Уводила улицей любимой,
Уводила в сумерки и в ночь.

Так и смерть, прервав восторг и муку, —
Старшая суровая сестра, —
Стиснет нашу стынущую руку,
Поведет… — Домой, домой пора!

Нам нужно только оттолкнуться
От берега. Усилье, взмах, —
И никогда уж не вернуться
В земную тьму, и лед, и прах;

На те безумные дороги,
Что рвутся прочь из городов
К вершинам голубым и строгим,
К сиянью вечному снегов, —

И обрываются над бездной,
И возвращаются назад
С закономерностью железной
В лелеемый веками ад.

Мы часа ждем освобожденья,
Мы задыхаемся в плену,
В бесцельном, бешеном круженьи
Протягиваем руки сну.

Отчаливаем, отплываем
В слепящую глаза лазурь:
Почиет там страна родная,
Недостижимая для бурь…

Над спящим городом гудок
Фабричный плачет на рассвете,
Струится утра холодок
И скучно жалуются дети.

От ветра стекла дребезжат,
Как шутовские погремушки,
И снова валишься назад —
Назад в нагретые подушки.

И закрываешься рукой,
И чувствуешь в изнеможеньи,
Какой пронизано тоской
Земного утра пробужденье.

Как трудно голову поднять,
Как трудно справиться с дремотой,
Чтоб быть раздавленной опять
Своею нищенской заботой…

Давным-давно — во сне, быть может?
В саду играли брат с сестрой.
Ничто тех дней не потревожит
Под прочной времени корой.

Они прошли для нас, для мира
Во всей их прелести земной.
Как нынче холодно и сыро
Не только осенью — весной!

Мы гибнем так неудержимо,
Так мало любим, мало ждем.
Весь путь, как лес непроходимый,
Как смерть таящий водоем.

И лишь во сне — часы возврата
В мир детства легкий и родной,
Где только тень сестры и брата
На клумбе сада вырезной.

Пройдут томительные годы,
Покроет вечности туман
И эти жалкие невзгоды,
И тусклых радостей обман:

И ты узнаешь, что не стоит
Так убиваться, так гореть,
Чтоб домик карточный построить
И к славе призрачной лететь;

Что музыка лишь уцелела
Над жизнью, выжженной дотла,
Чтоб у последнего предела
Тебя не поглотила мгла;

Что в нищете и униженьи
Победней с каждым днем звучит
То торжествующее пенье,
Что бедный мир преобразит.

Сквозь сумерки и ночь тоннелей,
Над пропастями, — по мостам,
Вагоны пьяные летели,
Шатаясь, кланяясь кустам.

Зеленых кипарисов свечи,
Сады, цветущие кругом,
— Как вестники желанной встречи, —
О море пели голубом.

И город спал средневековый,
И у его высоких стен
Склонялись пальмы, словно вдовы,
Незнающие перемен.

В облаке розовом пыли
Стадо спускалось с горы,
Сумерки нас сторожили,
Тлели заката костры.

Тайные зовы долины
Все становились слышней.
Над колокольней старинной
Стая взвилась голубей.

Легкою дрожью дрожали
Тоненькие тополя.
Мудрой, вечерней печали
Глянула в очи земля.

Как черный лебедь, кипарис
Над горизонтом выплывает.
Вот барка огибает мыс,
Поет волна береговая.