Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

Впереди уже нет
верстового столба,
далеко-далеко
я ушел от себя;

далеко я ушел
колеями колес
от сверкающих глаз,
от цыганских волос.

Далеко я ушел
среди шпал и камней
от лежащей в беспамятстве
тени моей.

Этот мир! Не хочу
покидать этот мир —
мир садов и болот,
мир лачуг и Пальмир;

мир смерчей и миражей,
пустынь и морей,
мир потопов и засух —
мир жизни моей;

мир глухих переулков,
любви и беды,
мир больничной кровати,
мир просьбы воды;

мир обширных галактик,
мир тесных квартир…
Не хочу, не хочу
покидать этот мир!

Пусть погаснет мираж,
пусть рассыплется смерч,
усыпи меня, ночь,
погреби меня, смерть!

Но и орбитах частиц
среди звездных кривизн
разбуди меня, день,
воскреси меня, жизнь!

Чувство зла и добра,
чувство льда и тепла,
утоленья и жажды,
воды и весла

отбери, и верни,
и опять отними,
и опять на рассвете
верни в этот мир —

мир прощанья для встреч,
мир близких имен,
мир надежды на завтра,
мир красных знамен;

мир реки для причала,
семян для полей,
мир конца для начала —
мир жизни моей!

Отчего чудится
старина мне?
Крыши изб грудятся
в смоляном сне.

И чадят зарева,
и кричат матери:
кровью чад залило
в теремах скатерти.

И лежат воины,
а на них вороны,
их зрачки склеваны
сквозь шелом кованый.

О, шатры пестрые
кочевых орд!
На Буян-острове
богатырь мертв…

А отцы крестные
без голов — голые.
Все чубы сбросили
на колах головы.

И, блести перстнями
колдовских стран,
на ковре Персии
пьет шербет хан…

Почему ж кажется
этот сон мне?
Я ж сидел, кажется,
на сыром пне;

я дремал чуточку
у лесных плах,
я строгал дудочку,
чтоб манить птах.

Вел слепца за руку
вдоль речных волн
и смотрел на реку,
на крутой холм.

Там, как стол с утварью,
погружен в дремль
на заре утренней
золотой Кремль.

Калита, что ли, ты?
Ярослав-царь?
Что грозишь золотом,
как грозил встарь?

Царь Иван молится?
И опять головы,
как дрова, колются
по всему городу?

Или шел залами
государь Петр
принимать с карлами
шутовской смотр?

Оп треух с пряжкою
натянул на ухо,
епанчу фряжскую
застегнул наглухо.

Снег лежит пологом.
Холода. Темь.
Врылся Царь-Колокол
в мать-сыру земь.

Но собор кажется
пирогом сказочным,
расписным, пряничным
на столе праздничном.

На камнях хоженых
собрались голуби
и из крыл сложенных
тянут вниз головы.

Тишина в городе.
Бьют часы шесть.
Никогда воронам
не клевать здесь.

А теперь слушай:
как уснешь вновь,
береги душу
от дурных снов.

Под одним небом, на Земном Шаре мы с тобой жили
где в лучах солнца облака плыли и дожди лили,

где стоял воздух — голубой, горный, в ледяных звездах,
где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах.

На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были,
и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили.

Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье
чернотой трещин — жизнь на два мира, мир на две части?

И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом,
разделив стены, что росли рядом, грозовым небом…

Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром,
а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром…

Но на двух глыбах тоже жить можно и живут люди,
лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде, —

там в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
под одним небом, на одном свете мы с тобой жили.

О, пустой дом, —
страшно жить в нем,

где скулят двери,
как в степи звери,

где глядит стол
от тоски в пол,

где сошлись в угол
топи злых пугал…

О, пустой дом,
дом с двойным дном, —

о былом помнят
пустыри комнат —

смех, любовь, речь,
свечи, свет встреч…

Как белы стены!
Где ж на них тени

бывших нас — тех?
Где он скрыт, смех

или крик боли?
Под полом, что ли?

О, пустой дом,
ни души в нем,

пустота в доме,
никого, кроме

злых, пустых фраз,
неживых глаз,
двух чужих — нас.

На коне крашеном я скачу бешено — карусель вертится.
А вокруг музыка, и, вертясь звездами, фейерверк светится.

О, Пруды Чистые, звездопад елочный, Рождество в городе.
Наклонясь мордами, без конца кружатся скакуны гордые,

О, мой конь огненный, в голубых яблоках, с вороной гривою,
конь с седлом кожаным, с мундштуком кованым, с гербовой гривною,

как мне вновь хочется обхватить шею ту и нестись в дальнюю
жизнь мою быструю, жизнь мою чистую, даль мою давнюю!

Что прошло — кончилось, но еще теплится одна мысль дерзкая:
может быть, где-нибудь все еще кружится карусель детская?

Да, в душе кружится, и, скрипя седлами, все летят кони те…
Но к какой пропасти, о, мои серые, вы меня гоните?

Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист,
вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист.

И глядит луч из седых туч в зеркала луж —
как растет ель, как жужжит шмель, как блестит уж.

О, грибной дождь, протяни вниз хрусталя нить,
все кусты ждут — дай ветвям жить, дай цветам пить.

Приложи к ним, световой луч, миллион линз,
загляни в грунт, в корешки трав, разгляди жизнь.

Загляни, луч, и в мою глубь, объясни — как
смыть с души пыль, напоить сушь, прояснить мрак?

Но прошел дождь, и ушел в лес громыхать гром,
и, в слезах весь, из окна вдаль смотрит мой дом.

Серебром крыл
самолет плыл
в облаках белых.

Перед ним встал,
как обвал скал,
грозовой берег.

Как хребет Анд,
громоздил пар
сизых туч гребень,