Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

И царствуй и смотри
на солнце в полном блеске!
Здесь, в куполе, внутри —
смерчи, пожары, всплески.

Следи глазами линз
за солнечной короной!
И я смотрю на жизнь,
сияньем покоренный.

Хочу я жить не час,
а без конца, сверхсметно,
как человек, как часть
материи бессмертной,

часть звезд и часть людей
или хотя бы часть я —
травы, цветов, лучей
какого-нибудь счастья.

Нет, я не раб, не червь!
А мысль моя несется,
не ведая ночей,
ракетой вокруг солнца.

Как к хочется мне здесь,
где ширь так осиянна,
вскричать: «В сей мир чудес
я верую! Осанна!»

Прочь, мелочи, прочь, рой
обид! Тоска, долой!
Забыть заботы! Прочь,
бессонных мыслей ночь.
Любовь и ревность, прочь!
И — снова на простор
гранита и мостов
через Неву. Мосты
надежны и просты.
И как ни широка
гигантская река,
просторы не пусты.
Сроднились берега,
как в браке, на века.
Так сделали мосты.
пускай одни — горбом
прошли из дома в дом.
Их жизнь — канала муть,
и в пять ступенек путь.
Другим — взамен любви
двухсводчатый уют.
Сторожевые львы
расстаться не дают…
Зато у самых звезд
Канавки Зимней мост.
И преданно-верны
живут две стороны
двух зданий, две стены
так близко, тесно так
и так вдвоем всегда,
что только кое-как
под мост течет вода…

Но, берега Невы,
вам трудно. С детства вы,
с пустынных лет реки,
так страшно далеки!
И ледовитый лед
вот — между вами лег,
и только иглы ввысь…
И все же вы сошлись.
И, дружески легка,
легла издалека
Литейного рука
проспекту на плечо.

«Чего ж тебе еще?
Я рядом. Я с тобой…»
Но как мне быть с собой?

Я понял жизнь мостов,
пролетов и основ.
Соединять — их суть.
Но и оставить путь
судам, идущим в верфь
или от устья вверх.
Покинувший залив
корабль так горделив —
сияющая медь
и мачты в полный рост…
Но больно мне смотреть
на разведенный мост.

О, горестный разлад!
Мост, как любовь, разъят,
и входит в наш разрыв,
спокойный ход развив,
громада корабля,
два берега деля
на разных две судьбы…
И я стою, моля
ростральные столбы
помочь и сблизить вновь
двух берегов любовь!

Но я же начал — «прочь,
бессонных мыслей ночь»,
я же сказал — «прочь, рой
обид, тоска, долой,
любовь и ревность, прочь»,
к Неве я вышел… Ты,
река, и вы, мосты,
не в силах мне помочь.
В огнях, гудках, парах
и флагах пароход
торопится. Пора
открыть ему проход!

Моя тетрадь, не трать
страниц на пустяки.
Реши: пусть из души
к тебе идут стихи.

Не скрой, с какой тоской
я здесь бродил без сна.
Конец — у двух колец
нет общего звена.

А в городе весна.
Иллюминован сад,
и улица тесна,
и лица не грустят.

Прожектора в саду
лучи возносят вверх.
Фонтаном на звезду
несется фейерверк.

Есть отраженный свет,
и есть зажженный свет,
а между ними нет
ни солнца, ни планет.

О, нелюбовь, — ты ад,
где пустотой казнят,
где ни ночей, ни дней,
ни света, ни теней!

А ведь любовь была!
И, как кометный хвост,
она меня влекла
сквозь миллиарды звезд.

О, фейерверк в саду,
о, озаренье туч!..

Прожектора! Я жду.
Мне тоже нужен луч.

Фасады! Вы честны.
Вы смотрите правдиво
лепным лицом стены,
задуманной, как диво!

Собор — он как собор,
на то и колоннада.
Вам никого собой
обманывать не надо.

Когда расстрелян царь
Растрелли не всесилен,
стиль Зимнего дворца
не стал грядущим стиле

Фасады не таят
своих примет, как ребус;
не скажет: «Я театр» —
Петра и Павла крепость.

Ваш вид, и цвет, и рост
для сути вашей создан,
раз Пулково для звезд,
и купола — по звездам!

Змеевиками труб,
призывами у входа
всем говорит: «Здесь труд!» —
простой фасад завода.

Но среди честных стен
имеются глухие;
на них косая тень,
их умыслы плохие.

Безлицым кирпичом
покрытые, без окон —
они, мол, ни при чем
в политике высокой.

Но это ложь! На них
и имена стояли,
вокруг орлов двойных
аршинные медали.

И знает та дыра,
закрашенная буро,
кто Поставщик Двора
и чья Мануфактура…

И есть под краской перст,
торчащий из манжета, —
еще Брокар, мол, есть
под вывеской Ленжета.

Закрашен твердый знак,
но лезет из-под пятен
то — с ером «Русскiй банкъ»,
то «Рѣчь» с кадетским ятем.

Лишь маляры затрут
тень шоколада «Сiу»,
а тени — тут как тут
зовут «спасать Россiю»…

Но ты смешна, стона!
От «Речи» и банкиров
Россия спасена, в ней
бьется сердце мира.

Я друг правдивых стен,
стен с окнами и дверью,
я друг… Но вместе с тем
брандмауэрам не верю.

Так и с людьми — нельзя
в их правде убедиться,
не заглянув в глаза
и не поняв их лица.

Эй, маляры! Прочней
глухие стены красьте.
Приметам прошлых дней
не возвратиться к власти!

Подумать, сколько дел
у метел и лопат!
Лицейский старый сад
засыпал листопад,

и Царское Село,
как лето, отцвело.
Но все летят с ветвей
обрывки летних дней.

К скамье из чугуна
спустился желтый лист;
над ним литой рукой
подперся лицеист.

Он думает, пока
сад, осыпаясь, вянет:
«Унылая пора, очей очарованье,
приятна мне твоя прощальная краса…»

Засыпана скамья.
Осыпались леса.

И листья все желтей,
и ветер вертит их.
А лицеист уснул
среди стихов своих.

О русских моряках
преданье берегущий —
на островке в саду
поставлен «Стерегущий».

Он потерял своих
и вышел в тыл к японцам,
к нему — наперерез
шли флаги с желтым солнцем.

На шлюпки! Двадцать рук
оторвались от троса,
но в корабле, внизу,
остались два матроса.

Зальются очи вдов
горючими слезами…
— Микаде, что ли, сдать
Андреевское знамя?

Помилуй нас господь!..
Задраить горловины… —
И клепаный кингстон
как зев открылся львиный.

И родился фонтан.
Предание хранит он.
И Тихий океан
волнуется гранитом.