Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

Не устает вода
в кингстон открытый литься.
И живы имена
на бронзовой таблице…

Сиять шапки! Слава им.
На рукотворной глыбе
живут два моряка.
Не умерла их гибель.

Но есть и Красный флаг!
На пристани у пирса
другой судьбы корабль
к граниту прикрепился.

Он дремлет. Тишина.
Лишь пушки да приборы…
Но как мне увидать
вас, моряки «Авроры»?

Где первый комиссар?
Где бомбардир-наводчик?
И делегаты где
от питерских рабочих?

Ваш крейсер в три трубы
пол — от кормы до носа!
Но как вам доложить,
куда ваш залп донесся

и как на кумаче
призыв «За власть Советов»
стал утренней зарей
двух полушарий света?

Где ваши имена?
Куда вы делись, братцы?
Нам надо ж постоять,
подумать, разобраться,

кто жив, а кто погиб
с заветными словами…
И шапки снять с голов,
склоненных перед вами.

Весь Ленинград вас ждет.
Пора и в бронзу влиться,
чтоб были всем видны
живые ваши лица.

Ни взгляда. Ничего
не говорит искусство.
Товарищи! Без вас
на набережной пусто.

Звенит Двадцатый век,
вплывая в новогодье.
На верфи, среди вех
в балтийском многоводье,

рождается корабль…
Над ним — из кранов арка.
Он смотрит сверху в рябь.
Прочна электросварка

на незаметных швах.
Ему семь дней без году.
Сегодня — первый шаг
со стапелей на воду.

Рождается корабль.
Он ледоколом будет.
Всей Арктики кора
ему подвластна будет.
Дадут тепло и ход
урановые стержни,
и разойдется лед,
покрытый пухом снежным,

оставит он как след
не ядовитый стронций,
а новой жизни свет
под ледовитым солнцем.

На корпус молодой
глядит с улыбкой детской
кораблик золотой
иглы Адмиралтейской.

И по пути на верфь
вдоль невского простора
сигналит: «Все наверх!»
любовь Невы — «Аврора».

Два спутника летят
к нему вокруг планеты
и первыми хотят
отметить новость эту!

Рождается корабль.
Я правды не нарушу,
когда скажу: не слаб
в него вложивший душу

советский человек —
монтажник или автор.
Он создал на Неве
одно из лучших завтр —

реактор жизни, где
стал — не бездушным катом,
а братом — на людей
работающий атом.

Я счастлив, что живу,
когда живым кристаллом
сбываться наяву
несбыточное стало;

что новый ледокол
уже водой обрызган,
что слово «далеко»
сошлось со словом «близко»;

что Партия, чью мысль
над миром поднял Ленин,
по льдам нас провела
на мыс Осуществленья.

В путь! Людям покажись!
Пусть Хиросима видит,
чье сердце любит жизнь,
чье — злобно ненавидит.

Советский человек,
твой подвиг благородный
спасает мир и век
от смерти водородной;

твой труд — надежный щит
рождающимся детям,
и вечный лед трещит
для счастья на планете!

А на Неве корабль
глядится в отраженье,
в похожий на Октябрь
день своего рожденья.

Вот — Смольный институт…
Под меловым карнизом
уж сорок лет идут
столетья коммунизма.

И тут стоял Джон Рид.
И, кажется, опять он.
Блокнот его открыт.
Октябрь ему понятен.

Понятен дым костров,
понятен каждый митинг,
и Ленин — с первых слов
понятен, вы поймите,

американцы! Джон
нас понял с полувзгляда.
Такими вот, как он,
вам бы гордиться надо!

По-летнему раскрыт
его рубашки ворот;
сквозь патрули Джон Рид
проходит через город.

Толпою Летний сад
заполнен до обочин.
Садится самосад
он покурить с рабочим.

А рядом крик с трибун:
— Спасите Русь от хама!
Встал большевицкий гунн! —
ораторствует дама.

Через плечо пальто
и в Смольный, там — горнило.
Рид разобрался: кто
Керенский, кто Корнилов…

Америка! Твой сын
нас понял с полувзгляда.
Таким — как он один —
тебе гордиться надо!

Впервые в равелин
до камеры конечной
министров провели…
Насилие? Конечно!

Буржуев гонят вниз
ко всем чертям собачьим!
Но так начнется жизнь,
лишь так, и не иначе.

С насилия! С атак!
С дыр в красоте ампира!
Начнется только так
будущее мира.

Так думал и Джон Рид,
слагая строки скорые;
блокнот его раскрыт
на первых днях истории.

Америка! Твой сын
не подкачал, не выдал.
Из-за штыкастых спин
он солнце мира видел!

Что может быть ценней
души, не знавшей фальши?
А наши Десять Дней
мир потрясают дальше!

Здесь каждый вход, и свод,
и колоннады зданий,
и в римских цифрах год
напоминают ход
судебных заседаний.

Да, Ленинград — судья,
чье слово непреклонно.
Он судит, не щадя.
Строг Невский, как статья
Верховного закона.

По пунктам разобрав
процесс борьбы жестокой,
он рассудил, кто прав, —
издольщик или граф,
заводчик или токарь.

И он был прав, когда
был грозен, осажденный,
в дни голода и льда;
и от его суда
не скрылся осужденный.

Нельзя прийти лжецом
к колоннам Ленинграда,
ни трусом, ни льстецом!
Перед его лицом
во всем признаться надо.

И я пришел, и встал,
и все по форме сделал;
прошнуровал и сдал,
чтоб он перелистал
мое с тобою «Дело».

Вот первый лист любви
и правды светлоглазой;
и здесь не покривил
ни помыслом, ни фразой.

А это лист второй.
Он розов и надушен.
Но, как жучок порой
ютится под корой, —
жизнь точит равнодушье.

Но вот и третья часть…
Как может быть оправдан
позволивший подпасть
себе и ей под власть
к проклятым полуправдам?

И дальше — как ни тщусь
я вырваться из круга
обманных глаз и уст, —
осталась кража чувств
взаимно, друг у друга.

Итак, суди, судья,
с заката до рассвета,
суди по всем статьям,
по всей длине проспекта.

Воздай и ей и мне
за соучастье в краже,
суди, поставь к стене
объятья наши даже.

Ведь был же нам знаком
твой кодекс непреложный!
Пусть действует закон:
лжи место под замком.
Жить только правдой можно.