Мильхар - Тёмная поэзия

Чайки кричат день и ночь в мои старые уши,

Что не вернет мне родимого стылое море!

Весть, о Могучие, мне принесите от сына!

Вы на плечах своих судно умчали на полдень!

О разыщите вождя щитоносной дружины,

Славы взалкавшего. Да не покинь его Один!

Эгира дочери, о снежнокосые сестры,

Родоначальницы наисветлейшего аса!

Капнут в студеную синь материнские слезы –

Горше и радужней море окажется разом!

Гьяльп, услышь меня!

Грейп, ответь мне!

Эйстла, шепни мне!

Эйргьява, сжалься!

Ангейя и Атла –

милость явите!

Ульврун, Имд –

помогите в горе!

тайны поведай свои,

Ярнсакса!

Эгира дщери, сестры прилива,

Вы – милосердны, вы – справедливы,

Над нашею долей сжалиться рады,

Свое – возьмете, чужого – не надо!"

Девять задумались, косы свои разметавши.

Помнят все бури они от начала вселенной,

Каждый корабль, в туманной ночи заплутавший,

Каждую битву в купели соленой и пенной.

Помнят и викингов, плывших китовой тропою,

С тинга мечей не вернувшихся в скалы родные.

Будто волчицы по сумеркам, жалобно воя,

Девять зарылись и глубокие воды седые.

Что там за гребни встают средь равнины широкой,

Хладной, кипящей равнины, полной мерцанья?

Иль Ёрмунгардер взметнул свою выю до срока?

Или приблизили норны закат мирозданья?

Это бегут белопенные быстрые волны

И разбиваются в пыль под Железным утесом.

Ветер их гонит и тешится песнею вольной.

Высушит он материнские горькие слезы…

Гьяльп и Грейп -

доски вернули,

Эйстла с Эйргьявой -

морду дракона,

Ангейя и Атла -

паруса клочья,

Ульврун – щита

княжьего щепы,

Имд – осколки

турьего рога,

Ярнсакса вернула

меча обломок…

Дочери Ран, сестры прилива,

Вы – милосердны, вы – справедливы,

Над смертною доле сжалиться рады,

Взяли свое, а чужого – не надо!

Старая мать, позабудь свое глупое горе,

Девять вернули, что было чужого не взяли,

Не возвращают они – лишь ушедших в море.

Те, кто в море уходит – прибыль Валгаллы.

О разумная мудрость –

Блаженных удел!

Не тебя находила я

В безднах туманных.

Не блаженства –

Пронзающих холодом стрел,

Обжигающих песен,

Полночных буранов…

О спокойная мудрость

Безбурных вершин!

Белокрылое царство

Морозного лета.

О божественный лед

И невинная синь,

И бесстрастная, вечная

Музыка света!

Но – Пришло, Развернулось,

Взревело в тиши,

Помутилося небо

И дрогнули скалы,

Кровью брызнули

Гневные раны души,

Раскаленной и белой

Струею металла!

Напряженные пальцы

Ловили Его,

Сердце слушало голос

Тугого молчанья.

В черноту, что была

До начала всего,

Улетали слова

Моего заклинанья.

Вот – Придет, Развернется –

Зову и смеюсь! –

Начертает

Неоновым пламенем руны…

Пожелайте мне этих

Прекрасных безумств,

Неразумных, нестройных,

Как хаоса струны!

Прекрасен осенний пылающий лес

В пурпурных объятьях заката.

Под куполом мрачным морозных небес

Сияет он медью и златом.

Там ветер трубит в свой охотничий рог

И пыль поднимает с проезжих дорог.

Бредет логовиною беглый монах,

Сгибаясь убого и сиро.

И страшно ему затеряться в лесах,

И сладко укрыться от мира,

От трубного клика, зовущего нас,

От вещих ушей, от всевидящих глаз.

Как заяц, петляя, запутал свой путь,

И в месте глухом и безвестном,

К стволу привалившись, решил отдохнуть.

Вдруг пением птицы чудесным,

Пленен, очарован! Усталость забыв,

Он ловит нежнейший и грустный мотив.

Вот – птица поет на терновом кусте,

Лазурным блестя опереньем,

Напев ее – злато в текучей воде,

Томительный, сладкий и древний,

Что Ева певала в суровых ночах,

Баюкая Каина в нежных руках.

– О дивная птица, мне голос твой мил

И грусть мне старинная внятна.

Объял меня холод священных могил

И нет мне дороги обратно!

Со светлой мольбою, с слезами в очах,

Подходит смиренно отступник-монах.

– О, если бы в клетке унесть золотой

Тебя потаенной тропою,

Чтоб вечно терзался мой разум больной

Тоскующей песней родною,

Чтоб сердце, пронзенное болью твоей,

Пылало огнем до скончания дней!

Качнулися ветки – отпрянул монах! -

И юноша вышел из мрака.

Как лен, его кудри лежат на плечах

И губы пунцовее мака.

Насмешливый сумрак в янтарных очах,

И лук за плечами, и лютня в руках.

С медовой улыбкою речь он ведет:

– О чем ты просил безутешно?

Кому ты молился меж древних болот?

Кто внемлет душе твоей грешной?

– Готов я и душу тому подарить,

Кто сможет мне птицу мою изловить!

– Всего-то за душу? Извольте, мой друг!

Тут мигом с плеча он снимает

На диво изогнутый тисовый лук

И ладит стрелу, напевая.

И коротко свистнув, умчалась стрела,

Певунье лесной перебила крыла.

И с криком упала она, трепеща,

В терновник густой и колючий.

Лицо прикрывая полою плаща,

Осенней угрюмее тучи,

Смущенный и бледный отступник стоял.

А юный стрелок, усмехаясь, сказал:

Ну что ж, получил ты игрушку свою?

Сломалась – не я тут виновник.

А мне – получить бы обратно стрелу,

Ступай-ка, дружище, в терновник!

И в сердце тернового злого куста

Забрался отступник. Черна и густа

Трава под завесою хищных ветвей,

Где птица пищит еле-еле.

– Послушай-ка песенку повеселей,

Таких тебе сроду не пели! -

Так молвил таинственный житель лесной

И лютни коснулся искусной рукой.

О чудо! Лишь струнный просыпался звон –

Веселье объяло монаха.

Он хлопнул в ладоши, свалился ничком,

Подпрыгнул в колючках без страха,

И дикая, страшная пляска пошла –

Ведь песня куда как была весела!

Как демон в руинах, плясал он в кусте –

Легко, одержимо, безумно.

Все громче, безудержней и веселей

Звенели жестокие струны.

А терн кровожадный когтил плясуна

И жизнью упился его допьяна.

Оплел его куст, обнимал и манил,

Терзая свирепой любовью.

Стрелка о пощаде он тщетно молил,

Давяся и смехом, и кровью -

Все музыке адской покорен монах,

Как нетопырь, бьется в кровавых шипах.

И вдруг, покачнувшись, упал, не дыша,

На черные травы густые,

И, тело покинув, помчалась душа

В угрюмые крепи лесные.

И пышных кустов колыхался навес,

Где юный стрелок, засмеявшись, исчез.

Прекрасен осенний пылающий лес

В пурпурных объятьях заката!

Жилище запретных и древних чудес,

Кипит он расплавленным златом.

Там сумрак ветвистый и черен, и густ,

И жарок, и ал там терновника куст.