Юлия Друнина - Стихотворения (1942–1969)

А ежели будет надо
В разведке ползти с ним рядом,
В траншее лежать одной?..

Улочкой узкой, длинной,
Вскарабкавшись на косогор,
В небо глядит старинный,
Петровских времен собор.

Тяжелый, словно рыданье,
Гремит колокольный гром.
А рядом — новое зданье.
Юность моя, райком.

Райком комсомола, здравствуй
Вновь сердце к тебе ведет.
Улыбчивый и вихрастый
Дружит с тобой народ.

А в церкви лысые шубы
Крестятся на образа.
Поджатые постно губы,
Безжизненные глаза.

Здесь воздух пропах погостом —
Тяжелый тлетворный дух.
Прошлого мрачный остров,
Жалкий приют старух.

Но что между ними делает,
О чем молит бога пылко
Иссиня-бледная девушка,
Нежная, как прожилка?

Густые блестят ресницы,
Тугие дрожат косицы,
Господь в золоченой раме
Тайком на нее косится.

Тяжелый, словно рыданье,
Гремит колокольный гром.
А рядом — светлое зданье,
Юность моя, райком.

Собор, как старик, сутулится,
Льет дождик с кирпичных плеч…
Девушке только улицу,
Улицу пересечь!

Люблю я собак, но не всяких, однако, —
Люблю, чтобы гордость имела собака,
Чтоб руки чужим не лизала она
И чтобы в беде оставалась верна.
Хочу, чтоб она отвергала подачки —
Пусть ловят кусочки другие собачки,
Пусть служат, присевши на задние лапки,
В восторге от каждой рассеянной ласки.
Нет, мне не по сердцу такая собака —
Люблю я собак, но не всяких, однако!..

Я завидую толстокожим —
Носорогам, гиппопотамам,
Папам, что со слонами схожи,
Со слонихами схожим мамам —
Защитила их мать Природа
От уколов любого рода…
Но жалею зато до дрожи
Тех, кто ходит почти без кожи, —
Вы подумайте только, дети,
Как живется таким на свете!..

В сочиненьях на тему
«Любимый поэт»
Был у каждого в школе
единый ответ:
Маяковский, конечно,
Маяковский навечно,
Обожаемый всеми активно,
Персонально и коллективно,
Добровольно и директивно…
Прочитав те творенья,
вы подумать могли,
Что стандартны у всех
в этой школе мозги,
Что шаблонны у всех
в этой школе сердца
И у всех —
лишь одно выраженье лица.
А Надежда Петровна
Выводила пятерки любовно…
Но случилось,
что как-то один выпускник
Правду-матку
сплеча рубанул напрямик:
«Маяковский велик,
Маяковский могуч,
Верю на слово,
Но… полюбить не могу».
И возмездье на буйную голову пало
В виде жирной,
увенчанной кляксою «пары».
Тот парнишка
любить не хотел по указке,
И, свое повторяя всегда без опаски,
Сам кропал он
задиристые стихи.
Были в них и огрехи,
и просто грехи,
Но стихи эти,
словно хозяин их, тоже
Никогда ни на что
не казались похожи.
Ни идей, ни эмоций
не беря напрокат
И, бездумно
не кланяясь авторитетам,
Так и вырос он,
армии Правды солдат,
И его я считаю
любимым поэтом!
Хоть и влепят мне «пару»
за то безусловно
Все, что есть на планете,
Надежды Петровны…

Она сидит перед домом
Величественно, как Будда,
Ощупывает прохожих
Цепкий, колючий взгляд.
И каждый под этим взглядом
Ежится так, как будто
В чем-то плохом замешан,
Чем-нибудь виноват.

Ей до всего есть дело:
«Ишь юбку торчком надела!
А хахаль напялил дудочки —
Совесть-то потерял!
А энта, что губки бантиком,
Путается с женатиком!
А энта!..»
Лифтерша наша
Судит, как трибунал.

А дом наш стоит в районе,
Который в деревьях тонет,
В совсем молодом районе,
Где солнце, где воздух чист.
Дают мне совет старухи:
«Не делай слона из мухи,
Подумаешь, тетя Луша!
Лифтерша ведь — не министр!»

…Сгущаются луга запахи
В июле на Юго-Западе.
Такое раздолье пчелам
У нас во дворе веселом.
В зеленом моем районе
Шумит сенокос в июле…
Торжественно, как на троне,
Мещанство сидит на стуле.

А мне говорят: «Послушай,
Война проверяла души,
В войну наша тетя Луша
Не баба была — герой,
По крыше походкой валкой
Гонялась за зажигалкой,
В обнимку с противогазом
Дремала ночной порой».

За это ей честь и слава!
Но мы не давали права
Заслуженной тете Луше
Лезть в души,
Плевать нам в души!

Тревога!
У нас в районе
Мещанство
Сидит на троне,
Сидит перед новым домом,
Не где-нибудь —
На виду.
И людям воротит души,
Людей отвращенье душит.
«Спасибочки, тетя Луша,
Я лучше пешком пойду!»

В семнадцать
Совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас
Девочки рослые
Со взбитыми космами
Ярких волос.

Красивые, черти!
Мы были другими —
Военной, голодной поры малыши.
Но парни,
Которые с нами дружили,
Считали, как видно,
Что мы хороши.

Любимые
Нас целовали в траншее,
Любимые
Нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили:
Это — на целую жизнь.

Эх, только бы выжить!..
Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым
В вину,
Что нравятся
Девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?

И правда,
Как могут
Не нравиться весны,
Цветение,
Первый полет каблучков
И даже сожженные краскою космы,
Когда их хозяйкам
Семнадцать годков?

А годы, как листья
Осенние кружатся.
И кажется часто,
Ровесницы, мне —
В борьбе за любовь
Пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне!

— Что носят в Париже?
— Шедевры, бесспорно!
И там прорастают красотки,
Как зерна,
Поскольку в Париже,
Хоть будешь ты рожей,
С киношной звездой
Тебя сделают схожей.

Идут косяками
Шикарные фифы,
Прекрасны, как мифы,
Опасны, как рифы.
«Роллс-ройсы» их ждут,
Сотрясаясь от дрожи,
Модерные туфельки
Лезут из кожи,
И платья-шедевры —
Парижские платья! —
За франки
Свои раскрывают объятья.

— Что носят в Париже?
— Грошовые туфли.
Румянец горит,
А глазенки потухли,
(Отличный румянец —
Двух франков не жаль!)
Девчонка, зевая,
Идет на Пигаль.
Гуляет,
А ей бы, бедняге, поспать,
Гуляет,
А нету клиентов опять,
Хохочет,
А в мыслях — квартирная плата…