Юлия Друнина - Стихотворения (1942–1969)

Еще держусь,
Хоть мне не двадцать лет.
Сединок нет,
Морщинок вроде нет.
Люблю дорогу, тяжесть рюкзака.
На корте режу мяч наверняка.
А если я одна иду в кино,
Ко мне мальчишки вяжутся —
Смешно!..

Но вот из зеркала,
На склоне дня,
Совсем другая смотрит на меня —
За ней войной
Спаленные года
И оголенных нервов провода…

Я говорю той, в зеркале:
— Держись!
Будь юной и несдавшейся
Всю жизнь!
Должна ты выиграть
И этот бой —
Недаром
Фронтовички мы с тобой!

Еще в ушах — свистящий ветер сечи,
Еще больна горячкой боя ты,
Но снова чуть познабливает плечи
От позабытой бальной наготы.

Любезные неискренние лица —
Где полк, где настоящие друзья?
Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..
Но улыбнись, кавалерист-девица:
Гусару киснуть на балу нельзя!

И вот плывешь ты в туфельках парчовых,
Как будто и не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку.

Похоже, ты анахронизмом стала —
Двенадцатый уже не моден год…
А вот сама Зизи, царица бала,
К роялю перси пышные несет.

Она пищит — жеманная кривляка,
Одни рулады, капли чувства нет!
Такая бы не только что в атаку,
Сестрою не пошла бы в лазарет.
Играет бюстом — нынче модно это —
И вызывает одобренье света.

Ей в декольте уставив глаз-прицел,
Подвыпивший бормочет офицер:
— Есть родинка у ней, ну, просто чудо!
— Шалун, сие вы знаете откуда?
— А я скажу, коль нет ушей у стен,
Ей нынче покровительствует Н.!
— Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман!

…В твоих глазах — тоска ли, дым, туман?
Ты, болтовне несносной этой внемля,
Вдруг почему-то увидала вновь,
Как падает на вздыбленную землю
Порубанная первая любовь —
Она была и первой и последней…
Уйти бы в полк, не слушать эти бредни
Но ничего не может повториться,
На поле чести вечно спят друзья…

Играет голосом и персями певица,
Собою упоенная девица,
Пискливый ротик ей заткнуть нельзя…

Как тяжко в легких туфельках парчовых!
А может, впрямь не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку?

Как тяжко в легких туфельках парчовых!..

Как плохо все!
Уйти, махнув рукой
На ссоры наши,
примиренья,
войны?..

С другими
Будет просто и легко,
С другими
Будет ясно и спокойно.

Намучившись, намаявшись душой,
«Как плохо!» —
повторяю я со вздохом.
Но что мне делать,
Если это
«плохо»
Дороже, чем с другими
«хорошо»?

— Ты еще хороша и юна.
Но зачем ты с другим каждый вечер?.. —
Оголенные вздернувши плечи,
Мне в ответ усмехнулась она.

— Что ж ты хлещешь стаканами виски
Ведь не с горя? Душой не криви!.. —
Встала с места она:
— Сэ ля ви! —
Тени бомб, что над миром нависли,
Вызывают ненужные мысли —
Нужно их утопить:
Сэ ля ви!

…Мы с тобой друг на друга взглянули
И военные вспомнили дни:
На фронтах задевали нас пули,
Но любви не задели они.

Сколько было у каждого боли!
Шли поминки без края-конца.
Только липкий туман алкоголя
Не застлал нам глаза и сердца.

Сквозь ознобных траншей катакомбы
Шла любовь с нами рядом
вперед.
…Что там
эта дешевка
про бомбы
Нам, солдатам,
про бомбы плетет?

За океаном,
в штате Алабама,
Оделся в траур
город Бирмингам:
Четыре матери
осиротели там,
Четыре девочки
уже не скажут
«мама».
«Убийца неизвестен», —
говорят…
Он неизвестен?
Полно!
Так ли это?
…Я помню:
наши города горят,
Горит, дымится
фронтовое лето.
Еще в чехлах
знамен победный шелк,
Идем сквозь дождь,
буксуют самоходки
Вдруг,
словно по команде сняв пилотки
Остановился без команды
полк.
Заколебалась
подо мной земля,
Когда и я увидела:
в кювете
Лежат
уложенные в штабеля
…Расстрелянные дети.
Вот девочка
лет четырех — шести
К себе
грудного прижимает брата…
А тот,
кто мог спокойно навести
На них
зрачок угрюмый автомата,
Кто он?
Где он?
Оскал его лица
Своими
я не видела глазами,
Но пепел Лидице
стучал в сердца,
Нас обжигало
Орадура пламя,
К нам из Дахау
доносился стон,
И я сквозь зубы повторяла:
— ОН!
Да, то был он —
садист,
палач,
дикарь,
«Сверхчеловек»,
расист,
«венец творенья».
…Прошли года.
И вот опять, как встарь,
Кровь малышей
взывает об отмщенье.
Когда раздался в тихой церкви
взрыв
И раненые дети
закричали,
А четверо
навеки замолчали,
В негодованье,
в ярости,
в печали.
Я поняла,
что тот убийца жив.
Я вспомнила
и фронтовое лето,
И дождь,
и девочки застывший взгляд.
«Убийца неизвестен», —
говорят.
Он неизвестен?
Полно!
Так ли это?

Мелькают года.
Как торопится наше столетье!
Мелькают года.
У эпохи — полет,
а не шаг.

…Уходят отцы,
завещая мужающим детям
Романтику
красных Октябрьских атак.

Становятся взрослыми
наши Сережки и Зинки,
Волнуются,
спорят
и смотрят сквозь годы
вперед.

У каждого —
свой,
Пусть не взятый до времени,
«Зимний»
И каждый уверен,
что он
этот «Зимний»
возьмет:

Лобастый мальчишка
посадит корабль на Луне,
С «загадкой нейтрино»
девчонка покончит в Дубне.

…Уходят отцы,
и отцами становятся дети,
Не гаснет романтика
красных Октябрьских атак.

Немало нам «Зимних»
еще штурмовать на планете
Мещанство и ханжество,
неурожаи и рак…
Мелькают года.
Парусит Революции стяг.

Ах, недолго у матушки ты пожила,
Незадачливая девчонка!
Умыкнул басурман из родного села,
Как мешок,
Поперек перекинув седла.
Ты ему татарчонка в плену родила,
Косоглазого, как зайчонка.
Время шло.
Ты считалась покорной женой.
Попривыкла к смешному зайчонку —
Родной.
Но навеки застыли в славянских глазах
Пламя русских пожарищ,
Отчаянье,
Страх…

Вновь дымятся
Массивы нескошенных трав.
Мчит девчонок
В неметчину дюжий состав.
Вдруг одна полонянка
На мгновенье застыла:
Показалось ей смутно,
Что все это было —
Так же села горели,
Дымились поля,
Бились женщины,
Плакали дети…
Все воюет,
Воюет старушка Земля,
Нет покоя на этой планете…