Юлия Друнина - Стихотворения (1942–1969)

Вы помните
пустой полночный
город,
Застенчивую
русскую весну,
Дробь наших каблучков
и наши споры
Про все на свете —
даже про луну?
Да,
мы по-разному
о многом судим,
Совсем по-разному
глядим на жизнь,
Но вот в одном
как будто бы
сошлись
Всегда
людьми
должны остаться
люди
…Однако
ас,
не ведающий жалости, —
Ваш добрый,
ваш
сентиментальный Джон…
Эх, миссис Смит,
скажите мне,
пожалуйста,
Как это
в зверя превратился он?

Ему повезет,
быть может:
Он
к матери возвратится,
Увешанный орденами,
Лишь
ногу чуть волоча.
Но вам обнимать
не сына —
Расчетливого
убийцу —
Убийцу
детей и женщин,
Холодного
палача.
От этой
проклятой мысли
Вам
некуда
будет деться,
И будете вы
Метаться
И всхлипывать
по ночам.
Украли у Джона
совесть,
Украли у Джона
сердце,
Когда
посылали
парня
Карателем
во Вьетнам.
А если
частица сердца
Осталась
еще у сына,
То Джону,
как говорится
в России у нас, —
«Труба».
Припомните,
Энн,
про парня,
Бомбившего Хиросиму…
Но,
может быть,
ждет другая
И Джона,
и вас судьба…

Пират
пошел
в последнюю дорогу —
В пике.
Смертельное.
В пасть дьяволу.
Ко дну.
Не только женщины-тростинки,
слава богу,
Оберегают
гордую страну!
Зароется
горящим носом
в поле —
Чужое поле —
сбитый бомбовоз.
Ваш Джон…
Он заслужил
такую долю.
И что за черт
его сюда
занес!
Что потерял
ваш отпрыск
во Вьетнаме —
Юнец,
что не дожил
до двадцати?..
И вспомнит Джон в последний миг
о маме,
Что, может быть,
могла его спасти…

Миссис Смит!
Может,
есть еще время
Материнское слово
сказать?
В русской сказке
цеплялась за стремя,
Стремя сына-разбойника,
мать.
Да,
эпоха теперь
не такая,
Но еще беспощадней
война —
Гибнут люди,
звенят,
не смолкая,
Опустевшие
их стремена.
Гибнут парни
в стране незнакомой,
Заработав презренье —
не честь…
Может, Джон ваш
пока еще дома,
Может,
время у вас
еще есть?
На Руси,
уцепившись за стремя,
Не пускала разбойничать
мать…
Миссис Смит,
может, есть еще время
Материнское слово сказать?

Пролетели дни, как полустанки,
Где он, черный сорок первый год?
Кони, атакующие танки,
Над Москвой горящий небосвод?

А снега белы, как маскхалаты,
А снега багровы, как бинты.
Падают безвестные солдаты
Возле безымянной высоты.

Вот уже и не дымится рана,
Исчезает облачко у рта…
Только, может быть, не безымянна
Крошечная эта высота? —
Не она ль Бессмертием зовется?..

Новые настали времена,
Глубоки забвения колодцы,
Но не забывается война.

Вот у Белорусского вокзала
Эшелон из Прошлого застыл.
Голову склонили генералы
Перед Неизвестным и Простым
Рядовым солдатом,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…

Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты.
Вот Он, не вернувшийся из боя,
Вышедший на линию огня
Для того, чтоб заслонить собою
Родину, столицу и меня.

Кто он? Из Сибири, из Рязани?
Был убит в семнадцать, в сорок лет?..
И седая женщина глазами
Провожает траурный лафет.

«Мальчик мой!» — сухие губы шепчут,
Замирают тысячи сердец,
Молодые вздрагивают плечи:
«Может, это вправду мой отец?»

Никуда от Прошлого не деться,
Вновь Война стучится в души к нам.
Обжигает, обжигает сердце
Благодарность с болью пополам.

Голову склонили генералы,
Каждый посуровел и затих…
Неизвестный воин, не мечтал он
Никогда о почестях таких —
Неизвестный парень,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…

Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты…

Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.
Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал.

…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!
И лицо — родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..

Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…

Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…

Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…

Поклялась тогда, я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней —

Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом — снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.

Только мы — однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, —
Песней
возвратишься ты с войны!

Я люблю тебя злого,
В азарте работы,
В дни, когда ты
От грешного мира далек,
В дни, когда в наступленье
Бросаешь ты роты,
Батальоны,
Полки
И дивизии строк.

Я люблю тебя доброго,
В праздничный вечер,
Заводилой,
Душою стола,
Тамадой.
Так ты весел и щедр,
Так по-детски беспечен,
Словно впрямь никогда
Не братался с бедой.

Я люблю тебя,
Вписанным в контур трибуны,
Словно в мостик
Попавшего в шторм корабля, —
Поседевшим,
Уверенным,
Яростным,
Юным —
Боевым капитаном Эскадры «Земля».

Ты — землянин.
Все сказано этим.
Не чудом —
Кровью, нервами —
Мы побеждаем в борьбе.
Ты —
земной человек.
И, конечно, не чужды
Никакие земные печали тебе.

И тебя не минуют
Плохие минуты —
Ты бываешь растерян,
Подавлен
И тих.

Я люблю тебя всякого.
Но почему-то,
Тот — последний —
Мне чем-то дороже других…

Остываю я, как планета, —
Очень медленно, но бесспорно.
А еще в глубине прогретой
Набухают, как прежде, зерна.

И хлебам еще колоситься,
И птенцам щебетать весною.
Только ниже чуть-чуть пшеница,
Только прежнего нету зноя.

Чуть трудней заживают раны,
Реже плачу и напеваю…
Мне тревожиться вроде рано,
Ну, а все-таки — остываю.