Ильма Ракуза - С трех языков. Стихи

Звезды в небе текли, как века.

А я просыпался и взглядом сонным
Следил за улиткой — она, слегка
Покачиваясь, под светом лунным
Брела, как верблюд, по огромным дюнам
Спального моего мешка.

Шумы моего подъезда — хроники
шагов, звонков, скрипящих дверей,
искушения для теней,
любовь, уснувшая на подоконнике.

Резким рывком возвращается осень.

Палые листья взлетают стаей
к преальпийским снегам в лазурь.

Стирка листьев — до белизны
на всем пространстве серых пейзажей.

Содрогаясь боками, чайник бурлит над огнем,
на все голоса повторяя жалобы кипятка,
который рвется наружу, пока
железная крышка его усмиряет
нетерпеливым крылом.

Одиночества ли тоска
заставляет меня желать раствориться
в твоем пейзаже
озеро ты мое чья неспокойная плоть трется о небо?
теряющийся твой лик
твой басистый голос в частом дыхании волн
сопрягающий бег часов и мои посиневшие губы
откуда я помню их?

я распробовала слюну твою как алкоголь
сколько томилась я по твоему языку водяному
чтоб он властно раздвинул мне зубы
тверд как язык мужчины
на вкус как металл
по крутой твоей скальной скуле вплотную с моей
и по руну твоему из тумана меж моих бедер

вот и в этот вечер хочу я хмелеть на твоем животе
по которому пепельной рябью
пробегает дрожь возбужденья

Быть бы мне с этой землею единой плотью
чтобы кровь стучала в висках пульсом времен года
выгибаться бы виноградника трепетной грудью
под беглым касаньем мягкой перчатки ветра

но это несовершенное тело лежит на траве
как посторонний предмет
невосприимчиво к лику неба
склоненному над откосом
к маленьким треволнениям почвы под ним

и все же оно вернется в круг бытия этих мест
складки его одеянья с песчаными рукавами
затвердеют недвижным рельефом
и будет оно свободно
от страшной свободы сухого листа

Было очень тихо. И поскольку тебе
не удалось, как ты ни старалась,
ни погремушку съесть, ни зайца, ни белую собачку,
ни другую зверушку, про которую даже твоя мама
не может сказать, ослик это, или лошадка,
или кто-то еще, ты напоследок срыгнула,
после чего мы устроили тебе небольшую прогулку.

Было по-воскресному очень тихо, и в легком тумане,
из его голубизны, возникали внезапно
мирные, без малейшего следа
кровопролитных баталий замки,
белые, в купоросных потеках,
столбы виноградников,
убегающие вверх по склонам,
сонные слоистые скалы.
О нет, мы не плутали в тумане,
твоя мама и я, ты наблюдала за нами
даже во сне, мы шли очень медленным шагом
в стороне от реки, шли медленным шагом
по всплывшему из тумана островку среди пастбищ,
по полям, радующимся испарине,
и из целомудренного тумана доносились звуки,
похожие на голоса твоих зверушек,
и, если б ты видела, как бегает ягненок
цвета зимнего луга,
где он остался один…

На полпути мы повстречали других матерей,
других отцов, с Паолой, родившейся незадолго
до тебя, с Маурой, родившейся вскоре
после тебя, и, покуда мамы,
не знакомые, как ни странно, между собой
(твоя — без шляпки,
той самой, ради которой добрая сотня
куропаток поплатилась жизнью),
обсуждали цвет ваших глаз и волос,
время остановилось, и мы, отцы, старые друзья,
от нечего делать
укрылись туманом в сторонке,
чтобы дать матерям возможность
позвать нас, как будто мы далеко.

Вернулись мы по шоссе,
и это совсем другое дело:
туман поглощал дома по самые крыши,
обступая страхами нас.

«Господа, если бы, допустим в порядке бреда,
по нашему небу
(такому красивому, такому ясному, такому мирному)
пролетели сто реактивных самолетов и один из них,
представьте, упал,
две трети Беллинцоны уничтожил бы пожар
от разлившегося керосина.
Если бы, господа, — тоже допустим в порядке бреда —
оказалась разрушена плотина Луццоне
(подземный толчок, оползень —
и прощай стопроцентная надежность),
через час пятьдесят восемь минут
уровень воды в Молинаццо
поднялся бы на четыре метра.
Словом, господа, со всех сторон
нам угрожает опасность,
и вам известны и без меня
страшные последствия паники, а посему
гражданская защита должна базироваться
на идеологической платформе
(я имею в виду защиту
определенного типа демократии
и уважение основных свобод
и духовных и моральных
ценностей, но об этом мы поговорим позже).
Для первой лекции, господа,
этого, полагаю, достаточно,
тем более я вижу, что лед сломан,
чему я рад.
Спасибо.»