Юлия Друнина - Стихотворения (1970–1980)

Со смаком пил, брал не спеша закуску,
Хитро смотрел из-под нависших век —
Краснодеревщик дядя Вася, русский
Потомственный рабочий человек.

Я слушала его развесив уши.
Какая бы ни мучила тоска,
Всегда надежно врачевала душу
Расейская сердечность старика.

У человечества свои законы —
Уже берут нас роботы в тиски.
Но далеко машине электронной
До теплой человеческой руки!

И будет в царстве автоматов сладко —
Как некогда на дедовской Руси —
Вдруг услыхать:
— Вот разве что с устатку,
Ну, ладно уж, хозяйка, поднеси!

Сказал он:
— За все спасибо!
За вашего сердца лед,
За то, что об лед,
Как рыба,
Я бьюсь уж который год.
За ласковый,
За вечерний,
За дружбы надежный свет,
За то, что ожесточенья
Во мне, нелюбимом, нет…

Жестокость равнодушия —
Она
Страшнее,
Чем бетонная стена.
В кровь об нее
Мы расшибаем лбы —
Она не слышит
Попросту мольбы.
Стена из равнодушия —
Она
Не виновата в том,
Что холодна…

Он проигран, он проигран,
Этот бой,
Хоть мы оба
Победители с тобой.
Словно знамя неприятельское,
В грязь
Затоптали мы любовь свою,
Смеясь.
Затоптали,
И понурые стоим,
Жжет глаза
Воспоминаний едкий дым…

Ночью — скорбное сиянье зарев:
«Мессеров» очередной налет…
Ну, а в полдень, на Цветном бульваре,
В цирке представление идет.

Клоуны, жонглеры, акробаты,
Через обруч прыгающий лев.
Школьники, ушедшие в солдаты,
Рты поразевали замерев.

И бомбежка, и война забыты —
Как сияют детские глаза!
Вылетают на манеж джигиты,
Свищут шашки, падает лоза.

Ну, а утром, прямо с представленья,
Под оваций бешеный прибой,
Конное ушло подразделенье
Защищать свою столицу, в бой.

Когда браконьерскою пулей
Был ранен вожак табуна,
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы — война.
Не жил он в эпохе военной,
Откуда же помнит те дни?
Наверное, в памяти генной
Записаны были они.
И ржание, схожее с плачем,
И танков ревущий косяк…
Сражался в отряде казачьем
Дед крымских мустангов — дончак.
Земля под ногами пылала,
Душила угарная мгла.
Горячая капля металла
Хозяину сердце прожгла.
Упал человек под копыта,
Застыл, как стреноженный, конь.
По яйле, снарядами взрытой,
Скакал, торжествуя, огонь.
Лизал конь хозяину щеки
И плакал, не в силах помочь.
А после, хромая, зацокал
От взрывов и выстрелов прочь…

Бои откатились на Запад,
На яйлу легла тишина.
Казалось коню, что внезапно
Галопом умчалась война.
Останьтесь безмолвными, горы,
Пусть смертью не пахнут ветра!
…Стал сильным дончак и матерым,
Свободным и злым, как бора.
Давно перетерлась подпруга,
Давно от седла он отвык,
Давно с ним бок о бок подруга —
Такой же лихой фронтовик.
Уже через рвы и траншеи
С доверчивым ржаньем летят,
Высокие вытянув шеи,
Ватаги смешных жеребят.
…Но разве же кто-нибудь в силе
Прогресса застопорить шаг? —
Всех выпусков автомобили
К Ай-Петри, пыхтя, спешат.
Туда, где бушуют травы,
Где счастливы и вольны,
Плывут под луной величаво
Бесхозные внуки войны.
«Бесхозны, бесхозны, бесхозны», —
Как смертный звучит приговор,
И щупает яйлу грозно
Прожектора мертвый взор.
Коней ослепляют фары,
Гром выстрела, эхо скал.
Вожак, иноходец старый,
Споткнулся, качнулся, упал.
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы, война.
А в ялтинский спящий улей
Спокойно вплыла луна…

Только буки да грабы,
Только грабы да буки
Тянут к солнцу
Сплетенные намертво руки.
Черный лес,
Обжигающий холодом лес,
Под шатром
Добела раскаленных небес.
Тишина.
Только ветра притушенный ропот.
Тишина.
Заросли партизанские тропы,
Заросли держидеревом и купиной.
Тишина.
Отчего же
Здесь веет войной?
Отчего
Эти старые грабы и буки
Заломили свои узловатые руки?
Отчего
Даже в светлый напев ручейка
Заронила гнетущую ноту тоска?..
А в глубоком ущелье,
У быстрой воды
Обелиск со звездой
Да землянок следы.
То с Великой Войны
Запоздавшая весть —
Партизаны свой госпиталь
Прятали здесь.
Только буки да грабы,
Только грабы да буки,
Защищая,
Простерли над лагерем руки.
В черном море деревьев
Горя горького остров —
Косит раненых смерть,
Еле держатся сестры.
И губами распухшими
Чуть шевеля,
Здесь тебя призывают,
Большая Земля…
Раз в ночи,
Когда месяц стоял в карауле,
То ли свистнула птица,
То ли чиркнула пуля.
И сейчас же,
Во все прокопченное горло,
Хрипло рявкнула пушка,
Вздрогнув, охнули горы.
И тогда,
Задыхаясь от радостных слез,
— Наши! —
Крикнул слепой обгоревший матрос.
Но, узнав пулемета нерусского стук,
Вдруг рванулся к винтовке
Разведчик без рук,
Вдруг рванулась куда-то
Связистка без ног,
И заслон медсестер
Самым первым полег…
Только буки да грабы,
Только грабы да буки
Здесь согнулись в бессилии,
Ярости, муке.
Только плачут
Холодные капли дождя,
Только люди бледнеют,
Сюда забредя.
Черный лес.
Партизанский обугленный лес,
Под сияющим куполом
Мирных небес…

Зловещая серость рассвета…
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Бросают в огонь ордена!
И смотрит Волконский устало
На знамя родного полка —
Он стал в двадцать пять генералом,
Он все потерял к сорока…

Бессильная ярость рассвета.
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Швыряют в костер ордена!
И даже воинственный пристав
Отводит от виселиц взгляд.
В России казнят декабристов,
Свободу и Совесть казнят!
Ах, царь милосердие дарит;
Меняет на каторгу смерть…
Восславьте же все государя
И будьте разумнее впредь!
Но тем, Пятерым, нет пощады!
На фоне зари — эшафот…
«Ну, что ж! Нас жалеть не надо:
Знал каждый, на что он идет».
Палач проверяет петли,
Стучит барабан, и вот
Уходит в бессмертие Пестель,
Каховского час настает…
Рассвет петербургский тлеет,
Гроза громыхает вдали…
О, боже! Сорвался Рылеев —
Надежной петли не нашли!
О, боже! Собрав все силы,
Насмешливо он хрипит:
«Повесить — и то в России
Не могут, как следует!
Стыд!..»