Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Мы — не то! Куда б не выгружала
Буря волчью костромскую рать —
Всё же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.

Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай!..
…Мы — умрем, а молодняк поделят
Франция, Америка, Китай.

Удушье смрада в памяти не смыл
Веселый запах выпавшего снега,
По улице тянулись две тесьмы,
Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук,
Обглоданных — несъеденными — псами,
Тянулись сучья… Мыкался вокруг
Мужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:
У мужика под латаным тулупом
Топорщился и оседал топор
Тяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,
Черта дороги вытянулась в нитку.
И девочка, похожая на мышь,
Скользнула, пискнув, в черную калитку.

Мы — вежливы. Вы попросили спичку
И протянули черный портсигар,
И вот огонь — условие приличья —
Из зажигалки надо высекать.

Дымок повис сиреневою ветвью.
Беседуем, сближая мирно лбы,
Но встреча та — скости десятилетье! —
Огня иного требовала бы…

Схватились бы, коль пеши, за наганы,
Срубились бы верхами, на скаку…
Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!»
Прищурился. «И рюмку коньяку…»

Вагон стучит, ковровый пол качая,
Вопит гудка басовая струна.
Я превосходно вижу: ты скучаешь,
И скука, парень, общая у нас.

Пусть мы враги — друг другу мы не чужды,
Как чужд обоим этот сонный быт.
И непонятно, право, почему ж ты
Несешь ярмо совсем иной судьбы?

Мы вспоминаем прошлое беззлобно.
Как музыку. Запело и ожгло…
Мы не равны , но всё же мы подобны ,
Как треугольники при равенстве углов.

Обоих нас качала непогода.
Обоих нас в ночи будил рожок…
Мы — дети восемнадцатого года,
Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..

Что сетовать! Всему проходят сроки,
Исчезнуть, кануть каждый обряжен,
Ты в чистку попадешь в Владивостоке,
Меня бесптичье съест за рубежом.

Склонил ресницы, как склоняют знамя,
В былых боях изодранный лоскут…
«Мне, право, жаль, что вы еще не с нами».
Не лгите: с кем? И… выпьем коньяку.

Василий Васильич Казанцев.
И огненно вспомнились мне —
Усищев протуберансы,
Кожанка и цейс на ремне.

Ведь это же — бесповоротно,
И образ тот, время, не тронь.
Василий Васильевич — ротный:
«За мной — перебежка — огонь!»

— Василий Васильича? Прямо,
Вот, видите, стол у окна…
Над счетами (согнут упрямо,
И лысина, точно луна).

Почтенный бухгалтер. — Бессильно
Шагнул и мгновенно остыл…
Поручик Казанцев?.. Василий?..
Но где же твой цейс и усы?

Какая-то шутка, насмешка,
С ума посходили вы все!..
Казанцев под пулями мешкал
Со мной на ирбитском шоссе.

Нас дерзкие дни не скосили —
Забуду ли пули ожог! —
И вдруг шевиотовый, синий,
Наполненный скукой мешок.

Грознейшей из всех революций
Мы пулей ответили: нет!
И вдруг этот куцый, кургузый,
Уже располневший субъект.

Года революции, где вы?
Кому ваш грядущий сигнал? —
Вам в счетный, так это налево…
Он тоже меня не узнал!

Смешно! Постарели и вымрем
В безлюдьи осеннем, нагом,
Но всё же, конторская мымра, —
Сам Ленин был нашим врагом!

— Говорит Хабаровск,
Р.В.15,
На волне в семьдесят метров…
Диск
В содрогании замирающих вибраций:
Шорох, треск, писк.

Родина декламировала баритоном актера,
Пела про яблочко, тренькала на мандолинах,
Но в этом сумбуре мы искали шорохов
Родимых полей и лесов родимых.

Но тайга, должно быть, молчание слушала,
Вероятно, поля изошли в молчании.
Нагло лезли в разинутые уши —
Писк, визг, бренчанье.

— Революционная гроза?
Где там!
Давно погасла огнеликая вышка.
Перетряхивал Хабаровск перед целым светом
Мещанских душ барахлишко.

И когда
Панихидой Интернационала
Закончился концерт через полчаса,
Мы услышали —
Лишь далекая зала
Аплодисментами оттрепетала, —
Посторонние голоса.

Родина сказала:
— Покурить оставь-ка!..
И голосом погуще:
— Вались ты к..!
И снова несуразица звуков —
Визг, вой, давка,
Атака спутанных волн,
Идущих в штыки.

Родина! Я уважаю революцию,
Как всякое через, над и за,
Но в вашем сердце уже не бьются,
Уже не вздрагивают ее глаза, —

— Говорит Хабаровск,
Р.В.15,
На волне…
Родина, бросьте метраж!
Революция идет,
Она приближается, —
Но,
Пора сознаться,
Накопляет уже
Обратный стаж.

Как в агонии, вздрагивает дом,
Как в агонии, с каждым новым шквалом,
Звенит стекло, затянутое льдом,
А ветер мчит, рыдая об одном,
О чем-то сказочном и небывалом.

О чем его волнующая речь,
Его мятеж, ломающий деревья,
Что хочет он, умчать иль уберечь?..
Он обречен баюкать и стеречь
Кочевья туч, угрюмые кочевья.

И кажется, что ходит под окном
Огромный призрак ростом до созвездий,
И я томлюсь всю ночь, как этот дом,
Как пес, изнемогающий в тупом
Томлении на каменном подъезде!

Ленька Ещин… Лишь под стихами
Громогласное — Леонид,
Под газетными пустяками,
От которых душа болит.

Да еще на кресте надгробном,
Да еще в тех строках кривых,
На письме от родной , должно быть,
Не заставшей тебя в живых.

Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.

«Тында-рында» — не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!

Позабыли Татарск и Ачинск,
Городишки одной межи,
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.

Их домишкам — играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.

Как был шумен постой квартирный,
Как шумели, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командир в стихах.

— «Ай да Леня!» — и вот по глыбе
Безнадежности побежит
Легкой трещиной улыбка,
И раскалывается гранит!