Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Так лучами цветок обрызган,
Так туманом шевелит луна…
— Тында-рында! — и карта риска
В диспозиции вновь сдана.

Докатились. Верней — докапали,
Единицами: рота, взвод…
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных ворот.

Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.

День осенний — глухую хмару —
Вспоминаю: в порту пустом,
Где последний японский «Мару», —
Леонид с вещевым мешком.

Оглянул голубьте горы
Взором влажным, как водоем:
«Тында-рында! И этот город —
Удивительный — отдаем…»

Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.

Ловкий ты и хитрый ты,
Остроглазый черт,
Архалук твой вытертый
О коня истерт.

На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.

И дичал всё более,
И несли враги
До степей Монголии,
До слепой Урги.

Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.

Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!

Раскаленный добела
Отзвенел песок,
Видно, время пробило
Раздробить висок.

Вольный ветер клонится
Замести тропу…
Отгуляла конница
В золотом степу!

На бугре, с которого видна
Путаница двориков и улица,
В мысли темные погружена,
Застывает. Вслушиваясь, щурится.

Люди, куры, лошади, дома —
Ничего не помнит, кроме этого.
Отчего же, не поймет сама,
Тянет выть, лесною песней сетовать.

И тоску уверенность пронзит,
Что и псы, и каменные ящики —
Всё, что там и что вот тут, вблизи, —
Только сон лишь, а не настоящее.

Где оно! Об этом ветерки
Намекают, перебросив к пленнице
Заревые запахи реки,
Над которой ало солнце пенится.

Где ж оно? Пылая, облака
Не туда ли тянутся, бродяги.
Вздрагивают серые бока,
Ищущие ноздри жадно вздрагивают.

Спрыгнет наземь с пыльного бугра,
От собак уйдет в кусты, за липу,
И, светя глазами, до утра
Будет петь, звериной песней всхлипывать.

Бедная! Отныне навсегда
Будет в сердце боль истомы вещей.
Как и мы, поэты, — никогда
Не увидишь мир, мечтой обещанный.

Я вспомнил Стоход.
Еврейское кладбище — влево.
А солнце
Коктейлевой вишней
Брошено в вермут заката.

Хочется пить. Стреляют. Бежим.

У первых могил залегли. Солдаты острили:
«Пожалуй,
Покойникам снится погром!»

Я спал на земле,
Шершавой, еще не остывшей, пахучей.
Под утро
Меня разбудил холодок.

Светало. И солнце
Всходило оттуда,
Где наши резервы лежали.
И не было в солнце
Помину вчерашнего солнца:

Косило оно и бросало
Лучи, как фонтаны,
Которые в море выфыркивают киты.

Сердитое солнце всходило,
Тревожное солнце:
Оно обещало нам бой.

Я стал озираться.
На рыжей плите,
Солдатской лопатою брошен,
Зубами гранит укусив,
Зеленел
Человеческий череп.

Он крупный был очень
И мозг
Немалый,
Должно быть,
Вмещал он при жизни.

О чем я подумал тогда?
Едва ли
О Гамлете,
Нет, я Шекспира не вспомнил!

«Должно быть, раввин, —
Сказал я соседу, —
Хозяином черепа был…
Посмотри-ка, огромный!»

Тут начали нас колотить,
И в окопы,
В могилки,
Нарытые между могил,
Легли мы
И так пролежали до полдня,
Пока австрияк не очистил внезапно местечко.

— Сильный, державный, на страх врагам!..
Это не трубы, — по кровле ржавой
Ветер гремит, издеваясь: вам,
Самодержавнейшим, враг — держава!

Ночь. Почитав из Лескова вслух,
Спит император ребенка кротче.
Память, опять твоему веслу
Императрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года,
Столь же бесшумны, как бег «Штандарта».
Где, на каком родилась беда,
Грозно поднявшая айсберг марта.

Горы былого! Тропа в тропу.
С болью надсады дорогой скользкой,
Чтоб, повторяя, проверить путь
От коронации до Тобольска.

Где же ошибка и в чем она?
Школьницу так же волнует это,
Если задача не решена,
Если решенье не бьет ответа .

Враг: Милюков из газеты «Речь»,
Дума, студенты, Вильгельм усатый?
Нет, не об этом тревоги речь
И не над этим сверло досады.

Вспомни, когда на парад ходил
Полк кирасир на Дворцовом поле,
Кто-то в Женеве пиво пил,
В шахматы игрывал, думал, спорил.

Плачет царица: и кто такой!
Точка. Беглец. Истребить забыли.
Пошевелила бы хоть рукой —
И от него ни следа, ни пыли!

Думала: так. Пошумит народ —
Вороны бунта устанут каркать —
И, отрезвев, умирать пойдет
За обожаемого монарха.

Думала: склонятся снова лбы,
Звон колокольный прогонит полночь,
Только пока разрешили бы
Мужу в Ливадии посадовничать!

Так бы и было, к тому и шло.
Трепет изменников быстро пронял бы,
Если бы нечисть не принесло,
Запломбированную в вагоне.

Вот на балконе он (из газет
Ведомы речи), калмыцки щурясь…
И потерялся к возврату след
В заклокотавшей окрепшей буре.

Враг! Не Родзянко, не Милюков
И не иная столицы челядь.
Горло сжимает — захват каков! —
Истинно волчья стальная челюсть.

Враг! Он лавиной летящей рос
И, наступая стране на сердце,
Он уничтожил, а не матрос,
Скипетр и мантию самодержца.

— Враг, ускользнувший от палача,
Я награжу тебя, зверя, змея,
Клеткой железной, как Пугача,
Пушечным выстрелом прах развею!

— Скоро! Сибирь поднялась уже,
Не Ермака ли гремят доспехи?
Водит полки богатырский жезл,
К нашей тюрьме поспешают чехи.

Душно царице. От синих рам
Холодно — точно в пустыне звездной!..
Сильный, державный, на страх врагам, —
Только сегодня, назавтра — поздно.

«В Москву, — писали предки
В тетради дневников, —
Как зверь, в железной клетке
Доставлен Пугачев.