Дмитрий Веденяпин - Трава и дым

Человек стоит на краю перрона
Навытяжку перед судьбой.
Чтобы отнять золото у дракона,
Нужно вступить с ним в бой.

Снег лежит — как покров бессилья…
Главное — не побежать назад!
У дракона фиолетовые крылья,
Неподвижный мертвый взгляд.

Главное — крикнуть дракону: «Нет!»
Крикнуть: «Убирайся!» ночному бреду…
Просыпаясь, мальчик видел свет,
Чтобы взрослый смутно верил в победу.

И лес, и шкаф, и фотоаппарат,
И чайки, и очки, и плоскодонка,
И солнце уплывало вверх, как взгляд
Играющего на полу ребенка —

Когда в передней щелкает замок,
И на пороге возникает папа,
Его большая фетровая шляпа
Едва не задевает потолок —

И вешалка, и ветер, и брелок,
И водоросли, и пальто, и море,
И облако ложилось поперек,
И волны набегали на песок
И пенились, откатываясь вбок,
Как съежившийся сумрак в коридоре.

Слова стоят, как стулья на песке.
В просветах между ними видно море,
И тишина висит на волоске
На волосок от гибели, в зазоре
Зари, в пробеле воздуха, в пустом
Приделе на потрескавшемся фото,
На небе, перечеркнутом крестом
Пушистыми следами самолета
И наведенной радуги; прилив
Шуршит волной, серебряной с изнанки,
И мальчик в туго стянутой ушанке
Сквозь снегопад у дома на Таганке,
Не отрываясь, смотрит в объектив,
Как в форточку в пространство пустоты,
Где прыгают бессолнечные спицы,
Как в зеркало, где — против всех традиций
Магического знанья — если ты
Не призрак, — ни пропасть, ни отразиться.

Агент, убитый в телефонной будке,
Встает с колен в гостинице во Львове.
Луна в окне желтеет в промежутке
Между стеклом и пойманным на слове
Пространством, обещавшим всем, кто в нем
Смотрел с холма на медленную воду
Сквозь зелень сада — там теперь у входа
Дежурит ангел с пламенным мечом
Вращающимся; пламя, ударяясь
О пустоту (сосну давно сожгли),
Рассыпавшись на искры, рикошетом
Уходит на террасу, притворяясь
Лучом, застрявшим в зеркале, букетом
Иван-да-Марьи в солнечной пыли…

Мир просто был. В троллейбусной оправе,
Как в комнате, казавшейся огромной,
Струился свет ни ясный и ни темный.

По проводам и вытянутым склонам,
Сжимаясь в запотевшей полуяви,
Пульсировал продолговатый воздух,

Как ватный гул, плывущий по салонам
Вдоль стекол в ледяных цветах и звездах
Над прячущимися в махровых гнездах.

Неправда в обобщениях. Язык,
Как волк, не поддается дрессировке.
Я вижу папу в бежевом пальто.

Все умерли. За площадью на хмуром
Торце высотки — тени птиц. Никто
Не умер. «К водным процедурам»

Нас приглашает радио; зато
И день с утра похож на решето
Сквозь белый снег под рыжим абажуром.

Лес порхает, кружи́тся — на синь и сень
Рассечен вдоль просек по вертикали
Световыми ширмами; косуля в тень
Отступает солнечными прыжками.

Это как прозрачная дверь — пока
Музыка звучит и даль притерта
К зелени и ряби березняка,
Это место встречи живых и мертвых.

«Мы вас вправду любим», — земле, золе
Шепчут изменившие, боясь проснуться
(Лампа отражается в ночном стекле),
Встретиться и все-таки разминуться.

Ныряя, ломаясь, гудя
В луче под фонарною плошкой,
Булавки-иголки дождя
Блестят, как железные ножки
Стола на попа подшофе
Среди перевернутых лавок
В закрытом открытом кафе
Под градом иголок-булавок.

Настоящим можно не пытаться —
Отраженных стрелок не догнать.
На стене одиннадцать пятнадцать,
В зеркале двенадцать сорок пять.

Полдень равен полночи — закон
Тождества, любезный Мандельштаму,
Дважды в сутки помещенный в раму,
В промежутках просто отменен.

Стрелки то спешат, то отстают.
Время тоже зеркало и книга.
В области оптического сдвига
Мы еще не там, уже не тут.

Остался лес, остался дом, остался сад,
Осталось шествие по выцветшему склону…
Улитка держит путь на звездопад
В луче от фар, скользящем по газону.

Осталась женщина в кафе, в слезах дождя,
В ресницах елок, в зеркале, у моря…
Попасть из лука в шляпку от гвоздя
Равнялось избавлению от горя.

Дракон, разинув огненную пасть,
Носился в небесах, как угорелый;
И было слишком просто не попасть,
Но гвоздь как будто сам магнитил стрелы.

Надев пальто, старик выходит в сад,
Припоминая смех, походку, шею…
Он сам мишень и лучник, и закат,
Горящий, как солома от Матфея.

— Опять идет! Четвертый день подряд!
Какая дрянь! Почти без перерыва,
Несправедливо!.. — так несправедливо
Ругают дождь, никто ему не рад.

А между тем, он абсолютно прав,
Когда, неотменяемый и жуткий,
Кипит на стеклах телефонной будки…
— Сегодня — будка, завтра — батискаф.

Наткнуться в сумерках на солнечную нить,
Похожую на луч, пробившийся сквозь время,
Где радужная взвесь в полупрозрачной теми
Порхает, тихая, не в силах не светить.

Увидеть, как во сне, что явь и значит свет.
Беззвучный, сказочный, внезапный и нечастый;
Экклезиаст сказал: «Все суета сует»,
Нам нечего сказать Экклезиасту.

И не о чем просить, пока не давит даль
И ужасы не встали на дороге,
И колесо плашмя не рухнуло под ноги,
И не разбит кувшин, и не зацвел миндаль;

И темь не обернулась темнотой,
И на конце луча, как бы в волшебной точке,
Сверкает серебро серебряной цепочки
И золото повязки золотой;

Пока кузнечик не отяжелел,
И стерегущий не окаменел,
И у коня не лопнула подпруга,
И глубина воздушна и упруга,
И высота мерцает, как свеча…
Пока ты сам на острие луча,
Как сеть дождя внутри лесного круга.

Это просто слова, немота перевернутых слов,
Неподвижное зеркало озера в мятом овраге
Негустой темноты, в окруженье чернильных стволов,
Тут — расплывшихся в кляксы, там — вырезанных из бумаги.