Евгений Долматовский - Добровольцы

Я живу хорошо, в тишине и покое.
Объясняя отъезд свой, вам прямо скажу,
Что недавно я принял решенье такое —
Из проходчиков в летчики перехожу.

Это сделать решил я и в память о Маше,
И еще потому, что понять мы должны:
Предел наступает беспечности нашей,
Мы — накануне великой войны.

Извините, что лекцию я вам читаю,
Только нам не удастся прожить без забот:
Итальянцы в Мадриде, японцы в Китае —
Так, глядишь, и до нашей границы дойдет.

Я смотреть научился немножечко шире.
Был в огне. (Перечеркнуто.) Жил в тишине.
В том, что наше метро — наилучшее в мире,
Посчастливилось удостовериться мне.

Как хотел бы я с вами пройти по столице
И спуститься под землю в Охотном ряду!..
Да! Я чуть не забыл рассказать вам о Фрице,
Так нежданно уехавшем в прошлом году.

Он в Испании! Знаю, вы будете рады,
Что с фашизмом отважно сражается он,
Что в рядах Интернациональной бригады
Имя Тельмана носит его батальон.

Им труднее, чем нам: их отчизна в позоре,
Слово „немец“ звучит как проклятье порой.
Помня Фрица, мы можем понять его горе,
Ведь товарища этого знал Метрострой!

Вот какие дела, дорогие ребята!
Чтоб увидеть начало грядущего дня,
Невозможно пока обойтись без солдата,
Так пускай эта доля падет на меня».

Три раза прочли и опять начинаем,
И Леля как будто бы преобразилась.
В глазах ее вспыхнула радость двойная
И крупной слезой по щеке покатилась.

Подняв своего малыша из коляски,
Она закружилась по комнате вихрем.
А он, испугавшись стремительной ласки,
Заплакал. Потом они оба притихли.

Шептала она: «В нашем доме не плачут.
Дай, Славик, губами сотру твою слезку.
Героем ты вырастешь, милый мой мальчик,
Имея такого чудесного тезку!»

Комсомольское собранье,
Триста душ — одна семья.
Это не воспоминанье,
А судьба и жизнь моя.

Сходятся в дощатом клубе,
Соблюдая свой устав.
Прямо из подземной глуби,
Только что спецовки сняв.

Молодые исполины
Щурятся на яркий свет.
Юрской и девонской глины
Под глазами виден след.

Сели, руки на колени,
Словно гири, положив,
И сейчас возникнет пенье —
Незатейливый мотив.

Устаревшая немножко,
Песня вспомнит о былом:
«Здравствуй, милая картошка,
Низко бьем тебе челом».

Но сегодня песни нету,
Лишь тревожный шепоток.
Кто уставился в газету,
Кто — в фанерный потолок,
Кто, доставши папиросы,
Ускользает в коридор.
Персональные вопросы,
Невеселый разговор.

Коля клуб обводит взглядом
Грустным, а вернее — злым:
Почему-то место рядом
Оказалось вдруг пустым.

Неужели нас обманет
Вера в наш чудесный мир?
Зал и лица, как в тумане,
Различает бригадир.

Видит он друзей-погодков,
Оробевший коллектив.
Не пришел сюда Оглотков,
Эту кашу заварив…

Тихо, ровно и бесстрастно
Коля вымолвил: «Друзья!
Это дело мне неясно:
Чем и в чем виновен я?»

Затихают разговоры,
Наступает тишина.
Комсомолка из конторы
Просит слова. Кто она?

Машинистка у начальства
Перед входом в кабинет.
Приходилось слышать часто
От нее сухое «нет».

А сегодня — поглядите,
До чего она мила.
«Неужели он вредитель?
Влюблена в него была!»

Фу-ты, дрянь! А вслед за нею
Толстый парень с мокрым ртом,
Шепелявя и потея,
Длинно говорит о том,
Что Кайтанов с заграницей
Связан неизвестно как.

«Он дружил с пропавшим Фрицем, —
А быть может, это враг!
И еще — давно, конечно,
Но авария была.
К ней мы подошли беспечно:
Не разобраны дела…»

У ребят на лицах тенью
И тревога и сомненье.

Глупый, как телок комолый,
Новичок-молокосос
Исключить из комсомола
Предложенье тут же внес.

Клевета имеет свойство,
Исходя от подлеца,
Сеять в душах беспокойство,
Делать черствыми сердца.

Что-то стало с молодежью?
Помрачнела молодежь.
Что-то с дядею Сережей?
На себя он не похож.

Обтянулись, пожелтели
Скулы в точках синевы.
Он заметным еле-еле
Поворотом головы

Хочет встретиться глазами
С бригадиром. Только тот,
Как в кулак собравшись, замер,
Нападений новых ждет

И насупился сурово…
Вдруг раздался у дверей
Звонкий голос: «Дайте слово,
Дайте слово мне скорей!»

Появилась Леля. Смело
Растолкав ребят плечом,
Все собранье оглядела,
Стол, накрытый кумачом,

И без передышки, с ходу,
Взбудоражив весь народ,
Как, бывало, с вышки в воду —
Бросилась в сердцеворот:

«Товарищи, я говорить не умею.
Но всем вам известно:
Кайтанов — мой муж.
Считаю обязанностью своею,
Как друг и жена, комсомолка к тому ж,

Сказать, что я тронуть его не позволю.
Мы, новые люди, сердцами чисты.
Мне стыдно за вас и обидно за Колю,
За это поветрие клеветы!

Тут шел разговор относительно Фрица.
Не смейте о людях судить наугад.
Товарищем этим мы можем гордиться,
Солдатом Интернациональных бригад.

Читайте письмо. Я вчера получила,
Уфимцев прислал его издалека.
Сама вам прочту — наизусть заучила.
Увериться можете: Славки рука.

Парторг здесь присутствует, дядя Сережа,
Всех нас как облупленных с первого дня
Он знает. А если не верит нам тоже,
Тогда заодно исключайте меня!»

Задрожав, как будто в стужу,
Слыша тихий, смутный гул,
Леля села рядом с мужем,
Благо был свободен стул.

Он шепнул ей, нежность пряча:
«Лелька, ты сошла с ума!»
«Как же я могла иначе,
Раз такая кутерьма!»

Председатель оглашает
От Уфимцева письмо,
В зал оно перелетает,
По рядам идет само.

Комсомольское собранье,
К правде ты всегда придешь!
Я люблю твое молчанье,
Обожаю твой галдеж,
Понимаю с полуслова
Резолюции твои,
Верю я в твою суровость,
В чистоту твоей любви.

Жизни радость, жизни горечь
Узнавал я не из книг.
Есть в теченье наших сборищ
Трудноуловимый миг:
Вдруг людей сближает что-то,
И бурлящий зал готов
К совершенью поворота,
К остужению умов.

Встал парторг, задев рукою
Тонко взвизгнувший графин.
Кажется, не беспокоясь,
Что останется один,