Евгений Долматовский - Добровольцы

Эти палки из бамбука —
Замечательная штука,
А заплечные мешки
Удивительно легки.

Леля два часа на кухне
Коле жарила гуся.
У нее глаза опухли,
Извелась, бедняжка, вся.

«Знаешь, — говорит мне Коля, —
Я по дому дал приказ:
Лельке просто не позволил
Провожать на поезд нас.

Полагаю, при отъезде
Ни к чему бойцу слеза,
А у ней на мокром месте
Ненаглядные глаза».

Добровольцы из Москвы,
Полушубочки новы.
Все в хрустящих, как капуста,
Свежих кожаных ремнях.
На перроне стало пусто,
Стук колес, и путь в огнях…

А когда огни погасли,
Тень рванулась вслед, неся,
Как снаряд в застывшем масле,
Тяжеленного гуся.

Тень одна стоит, рыдая,
Весь в слезах несчастный гусь.
Литеров не предъявляя,
Увязалась с нами грусть…

Мы расстались в Сестрорецке.
Я в редакцию был взят.
К западу, сквозь ветер резкий,
Лыжный двинулся отряд.

Край гранитный, край озерный,
Предстоит немало мук,
Но я верю — пустит корни
Воткнутый в сугроб бамбук.

Мог бы я вести рассказ
О редакции армейской,
Что стоит у перелеска,
Возле Райволы как раз.

Полчаса езды до боя.
Грузовик, когда рассвет,
Лирика берет с собою
Вместе с пачками газет.

Но, друзья, в романе этом
Речь идет не обо мне.
Всем известно, что поэтам
Побывать пришлось в огне.

Пусть о том другие пишут.
Ты служи, мое перо,
Жизни выросших мальчишек,
Что построили метро.

Ночь… В разрывах и ракетах
Фронтовые небеса.
Мне приказано в газету
О разведке написать.

Словно балахонов клочья —
Облака.
И ветер лют.
В тыл врага сегодня ночью
Десять лыжников пойдут.

Им придется разобраться,
Что за крепость залегла
Перед войском ленинградским,
Как бетонная скала.

Эта сложная задача
Добровольцам по плечу.
Старшим кто у них назначен?
С ним я встретиться хочу.

Я приполз на край передний,
Но, к несчастью, опоздал.
Только что боец последний
Дал фонариком сигнал:

Мол, порядок, до свиданья,
Ряд траншей прошли уже.
Мне осталось ожиданье:
Хочешь — грейся в блиндаже.
Хочешь — наблюдай отсюда,
Спрятавшись за валуны.
Мир — серебряное чудо
В свете северной луны.

Кто в разведке этой старший?
Кто ползет через снега,
Силой меряется, вставши
Перед крепостью врага?

Никаких известий нету.
Вьюга зализала след.
Время близится к рассвету,
Меркнет мертвый свет ракет.

Край передний виден плохо.
Различить во мгле могу
Лишь кусты чертополоха
Черной жестью на снегу.

Только у луны в орбите,
В смутном небе января
Мерно ходит истребитель,
На себя огонь беря.

С финской линии зенитки
К «чайке», словно для игры,
Тянут золотые нитки,
Мечут красные шары.

Что за «чайка»? Что за летчик
В небе ходит без конца?
Вьется, вьется, словно хочет
На земле прикрыть птенца?

Вот и утренние пули
Серый воздух рвут, как шелк.
Все разведчики вернулись,
Только старший не пришел.

Кто ездил хоть раз в транссибирском экспрессе,
Огромность страны ощущает особо,
И мир для него уже вовсе не тесен —
Он как бы коснулся вселенной для пробы.

Тайга Забайкалья, сибирские степи
И Волга — широкая, словно сказанье.
Но самый священный почувствуешь трепет,
Когда ты восторженными глазами
Увидишь мелькание дачных поселков,
Сосновые просеки Зеленоградской.
Уже опускается верхняя полка.
А вот и Лосинка. Москва моя, здравствуй!

Леса Подмосковья летели навстречу
То белым, то черным, как перья сороки.
Приклеился носом к окну человечек,
Построивший крепость на Дальнем Востоке.

В тюленьей тужурке, в пимах и калошах,
В цигейковой шапке (до пояса уши), —
То был мой товарищ, напарник Алеша,
Стоял он и сердце дорожное слушал
И мысленно транспорт ругал и погоду:
Поспеть не пришлось ему к Новому году.

Взвалив на плечо чемодан свой фанерный,
Он вышел на «Киевской». «Странное дело,
Я линией новой ошибся, наверно,
Попал не туда», — он подумал несмело.

Мой друг не ошибся районом. Однако
Не мог он найти на Можайке барака:
Дома, возведенные до небосвода,
Шеренгой — то красный, то желтый, то серый.
И только с химического завода
Опять дуновение с привкусом серы.
Но это ведь, может быть, горечь иная…
Не знаю, не знаю.

Повез его к центру троллейбус усатый.
В знакомом дворе незнакомые дети
Сказали, что шахта была здесь когда-то,
Давненько снялись метростроевцы эти.

В своем невеселом московском маршруте
Не мог он найти ни следа, ни ответа
И вспомнил о Горьковском литинституте, —
Уж там-то, наверно, разыщут поэта.

В двухсветном, подпертом колоннами зале
Студенты — совсем молодые ребята —
Алеше о друге его рассказали:
Да, верно, он здесь обучался когда-то,
А нынче на финском, в газете армейской,
С Диковским, Сурковым и Левиным вместе.

Не став переспрашивать этих фамилий,
Акишин ушел. Мы его не спросили,
Зачем он не едет к Кайтановым сразу, —
Ведь там учредили мы главную базу.

Но вот он шагает по лестнице робко,
Обратно бы бросился напропалую!
Но поздно — нажата звонковая кнопка,
И Леля приезжего в щеку целует.

Он снял свою куртку и жаркую шапку.
И тут появился лопочущий Славик:
«Ты с фронта? Ты видел там нашего папку?
Зачем ты его на морозе оставил?»

Акишин с пылающими ушами
Стоял, отвечая неловко и хмуро:
«Я, мальчик, не с фронта. Я к папе и маме
Всего на минутку заехал с Амура».

Но Леля Алешу за стол усадила.
«Поешь, и — купаться!» — «Не надо, спасибо…»
«Все в комнате точно такое, как было,
Чего я дышу, словно донная рыба?»

«Ты знаешь, стал Слава Уфимцев героем!»
«Он тоже на фронте?» — «Да, все улетели!
А мы ничего. Третью очередь строим,
До автозавода проводим туннели.

Вот плохо одно лишь, что Коля не пишет.
Письмо для него — это сущая мука.
Ужасный характер у наших мальчишек:
Не знают они, как тревожна разлука».

Акишин следил за Тепловой украдкой
С мучительной болью, и горькой и сладкой.
За годы мечта его стала другою,
Однако осталось в ней все дорогое.