Леопольдо Лугонес - Огненный дождь

II
Распелся дрозд на гроздьях винограда.
Жильцы пруда горланят не смолкая
и незабудки смотрят, умоляя:
«Не позабудь меня!» — лазурью взгляда.

Расчесывает солнце в буйных кронах
созревшие рожки {86} 86 …созревшие рожки… — Здесь: рожки — длинные и узкие плоды некоторых растений (в частности, рожкового дерева). ; козленок прыткий
благоухает мускусом — в попытке
прельстить пастушку, словно коз влюбленных.

В котле клокочут соки; гроздь-подруга
подмигивает черными очами;
и в залихватском ритме перед нами
бузит и пляшет Карнавал-пьянчуга.

Напев цикады — мужества звучанье;
хор кавалеров слышен повсеместно
(ведь госпожа цикада бессловесна {87} 87 …госпожа цикада бессловесна… — По мнению специалистов, поют только цикады-самцы. ,
как ни противно женщине молчанье).

Избранник дамы не собьется с тона —
«Счастливый муж!» — сказал Лопе де Вега {88} 88 «Счастливый муж!» — сказал Лопе де Вега. — Вероятно, обыгрывается название пьесы Лопе де Веги (1562–1635) «Непреклонный муж». .
Кто вина осветляет нам от века,
и впрямь достоин лиры Аполлона.

В крестьянскую гирлянду фестиваля
эклога {89} 89 Эклога — стихотворение о пастушеской жизни, схожее с идиллией. приплетает неуклонно
и розы из венка Анакреона {90} 90 Анакреон — см. примеч. к с. 40 (стихотворение «Старость Анакреона»). /В файле — комментарий № 10 — прим. верст. /. ,
и провансальский майоран {91} 91 Майоран — душистое травянистое растение семейства губоцветных. Мистраля {92} 92 Мистраль Фредерик (1830–1914) — провансальский (французский) поэт. В 1904 году был удостоен Нобелевской премии, которую разделил вместе с испанским драматургом Хосе Эчегараем (1832–1916). .

III
Назойливая, звонкая цикада!
Пусть эти песни резвые пусты —
тебе моя гитара вторить рада
и мой лазурный бубен высоты.

I
ЛАЗУРНЫЙ ЧАС

День перевел дыханье, как пахарь утомленный,
со лба откинув пряди алеющих волос,
и золотом колосьев на ниве отдаленной
пылали стрелы солнца, огня апофеоз.

У грани мирозданья бесцветные березы
в кольцо замкнули вечер, цветущий сад земной,
и Тишина, сгущая лазоревые росы,
неслышно подступала огромною борзой.

Неслышно подступала, челом сияя звездным,
таясь в потустороннем, нездешнем, неземном,
и синева сгущалась в просторе купоросном,
и цвет необычайный заполнил окоем.

Над синею травою, в прозрачности сапфира
душа горы светилась ядром голубизны,
и небо сотворило в бескрайности эфира
индиговую гамму, все ирисы весны.

Мир замолчал; а дале, в пространстве неохватном,
где лунные пылинки соткали пелену,
ночь напоила воздух дыханьем ароматным
и, словно синий ладан, струилась в вышину.

II
ЦВЕТЫ И ЗВЕЗДЫ

А ночь была прекрасной, в ночах непревзойденной
И Тишина над морем в спокойствии своем
чело к земле склонила под звездною короной,
раздумьями до края заполнив окоем.

Когда от черной почвы, где ирисы сияли,
созвездия раздумий всходили к небесам,
невидимое море они одушевляли,
напевы навевая и струнам, и волнам.

И Тишина взрастала, спокойствием одета;
порой цветок жасмина срывался, и тогда
печально исходила душа в слезинке света,
и это пролетала падучая звезда.

И трепет мирозданья, в самом себе рожденный,
явил в цветах и звездах свою живую суть,
и Тишина стремилась над пропастью бездонной
пытливо в сердце неба и мира заглянуть.

Цвело весенним садом ночной земли дыханье.
И только лепет лютни в молчании ночном.
И только чаши лилий в пустыне мирозданья.
И только звездный трепет в покое мировом.

III
РАССВЕТ

Но вот и побледнела звезда у врат Востока,
и жаворонок гимном приветствует поля,
и магия росинок, — мерцанья поволока, —
творила чудо света из мглы и хрусталя.

И от земли, казалось, второе небо взмыло
неясным трепетаньем, туманной пеленой,
врата лазури, словно крылами, осенило
своею несравненной, слепящей белизной.

И вот звезда сокрылась, войдя в портал янтарный,
коса ее сияет, фата до самых пят,
но все еще тянулся за девой светозарной
почти неуловимый, тончайший аромат.

IV
СИЯНИЕ

И день у кромки поля нацелил лук могучий
в топольники густые свой дротик запустя,
и в тополях, дрожащих, как зыбь волны текучей,
смеялся свет, ликуя, как резвое дитя.

И ветер, лук подъемля в порыве безрассудном,
прозрачными волнами гнал стрелы пред собой,
кружился, как бутылка, плывущая за судном,
и мирного пространства раскачивал покой.

То синие провалы взрывал в дремучих чащах,
как бык жестоковыйный, рожденный для побед,
то в призрачное поле спускал собак рычащих,
и свора завывала на свет, на свет, на свет…

V
ОБЛАКА

И небо затянулось судами-облаками,
надув попутным ветром химеры-паруса,
невидимые мачты украсило флажками,
на палубы сгрузило и горы, и леса.

В мерцании опала вставала в темной сини
то башня из фарфора, где грозный хан царит,
то дева-амазонка, нагая, как пустыня,
и солнечною пеной скакун ее горит.

Жемчужные селенья, серебряные грады,
невиданные страны мелькнули и прошли,
и загремели бубны, пролились водопады,
и медленно раскрылась лазурь… вдали… вдали…

VI
СОЛНЦЕ В РАЗГАРЕ

А зной звенел, казалось, трепещущим тимпаном,
и небеса струили хмельной, палящий ток,
и полдень обернулся сверкающим каштаном,
и с еле слышным треском курился солнцепек.

И роща в тайных сенях украдкой наблюдала
там, где чистейшей влагой играл родник лесной,
как золотые косы наяда {93} 93 Наяда — в греческой мифологии нимфа рек и ручьев. выжимала,
сияя наготою, хрустальною волной.

Усталый бриз в пеленах невидимого флера,
блуждая в нежных травах, казалось, изнемог;
его к себе манили лазурные озера,
где резкий Южный ветер свистал среди осок.

И полдень притомился, и с тополя-гиганта
дрожа, пролились трели веселого щегла,
он зернышки маиса дробил на бриллианты,
и золоту маиса была его хвала.