Давид Самойлов - Избранное

Куда мне деваться от ссор и от дома в разоре,
От дружеских встреч и претензий родни?
Одно утешенье, что позже вечерние зори
Пылают в деревьях и дольше становятся дни.

Куда мне уйти? И какие найти мне решенья?
Не лучше ль идти, не противясь, куда поведет?
Не знаю. Не знаю. Одно утешенье,
Что шире зари разворот.

Разрушена души структура,
Она познала жизни тлен
И нынче прозябает хмуро,
Не чая добрых перемен.
И зябко ощущает шкура
Неотвратимо-близкий плен.
— Все прочее — литература,
Как говорил старик Верлен.

Когда от всех твоих любвей неясных
Родится чадо — лучшее из чад,
Прислушайся к звучанью детских гласных.
Они гласят: зачем я был зачат?

В блаженном содроганье ты был богом,
А в день седьмой вблизи твоих дверей
Твое подобье в логове убогом
Заснет среди растений и зверей.

И ты засни на берегу вселенной,
Спи, слабый бог, окутан сладкой мглой.
И все, что сотворил душой нетленной,
Замрет с тобою рядом в день седьмой…

Дари, творец, дитяти свет вечерний,
Его судьбы кощунственно не трожь…
И может быть, под ласкою дочерней
Когда-нибудь навеки ты уснешь.

Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.
Но сначала хочу поглядеть со скалы над Сигнахи
На долину, где осень кует виноградную медь
И стоят полукружием горы, надвинув папахи.

В Алазанской долине пои меня местным вином,
Я потом буду долго жевать золотую чурчхелу.
Увези меня в Грузию, друг, приведи меня в дом.
Только здесь я сумею отдаться последнему делу.

Только здесь, где однажды запели Шота и Важа,
Только здесь, где стояла препона всевластью ислама,
Только здесь, где судьба доведет меня до рубежа,
Только в Грузии, здесь, и начнется последняя драма.

Пусть я буду дыханием холмов ее освежен.
Пусть я буду объят, опоен ее долей и волей,
Византийскою нежностью тонких грузинских княжон
И медлительным вежеством добрых крестьянских застолий.

Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.
Здесь, с друзьями, окончится вдруг ощущенье чужбины.
И еще я хочу, и еще я хочу посмотреть
Со Сигнахских высот в глубину Алазанской долины.

И встану я. И слово канет.
И больше ничего не станет.
Рассвет, рассвет. Начало дня.
Но это будет без меня.

И яблонь юное цветенье,
И трав и злаков воскресенье,
И пчел весенняя возня —
Все это будет без меня.

И паруса нальются туго,
И вы обнимете друг друга,
На плечи головы склоня.
Но это будет без меня.

И все, и все. Навеки кану.
Уйду. И я уже не стану
Сидеть у вашего огня.
Все это будет без меня.

Нет слова ужасней, чем это
Мучительное «никогда».
Со дня сотворения света
В нем времени к людям вражда.

Отбытие в нем без прибытья,
Оно убивает и рвет,
Как зверь на загривке событья,
Ломающий лапой хребёт.

Что за жалкие эти уловки —
Упованье на молодость духа,
Если на постаревшей головке
Белизна, вроде детского пуха.

Что за скромное наше величье —
Пиджаки в орденах и медалях.
Нет, слова величавей молитвы
Уж начертаны в наших скрижалях.

Старость — это вселенское горе.
Но сегодня, под стать новолунью,
Обнимаю рассветное море
И зарю молодую целую.

Какая это все мура —
Со смертью жалкая игра!
Какая это робость мысли,
Что смерть есть жизнь
В известном смысле.

И вправду ли тебе известен
Тот смысл?
И если будешь честен,
Напрасно не произнесешь
Нас унижающую ложь.

О, жизнь есть смерть
В известном смысле.
Вот, видишь, яблоки нависли,
Вот, видишь, покраснел томат.
Все это ты, мой бедный брат.

Ты жил, чтоб стать томатной пастой…
А жизнь твоя была опасной.
Ты был поэтом, Соколов!
Теперь тобой заправят плов.

Напрасно, милый мой Володя,
Надеяться на что-то вроде
Бессмертья. Ты — матерьялист.
И даже я. И все нам ясно.
И видимо, живем напрасно.
И кажется, уйдем в навоз.
Мы станем удобреньем роз.

Познать свой век не в силах мы
Мы в нем, как жители тюрьмы,
Заброшены и одиноки,
Печально отбываем сроки.

Потом историк и певец
Преобразят тюрьму в дворец
И, всю эпоху перестроив,
Отыщут в ней своих героев.

И на единый пьедестал
Тогда их возведет ученый,
Чтобы палач иль заключенный
Перед потомками предстал.
И, славы предков сберегатель,
На них какой-нибудь ваятель
Употребит один металл.

Вечность — предположенье —
Есть набирание сил
Для остановки движенья
В круговращенье светил.

Время — только отсрочка,
Пространство — только порог.
А цель Вселенной — точка.
И эта точка — Бог.

Цель людей и цель планет —
К Богу тайная дорога.
Но какая цель у Бога?
Неужели цели нет?

В мире многообразном
Есть ясность и туман.
Пока предмет не назван,
Он непонятен нам.

Спрашиваем в страхе:
Кто он, откуда, чей?
Слова — смирительные рубахи
Для ошалевших вещей.

Хотел бы я не умереть,
А жить в четвертом измеренье.
И равнодушно посмотреть
Оттуда на свое творенье.

Пожать плечом — там нет плеча,
И усмехнуться — смеха нету.
И просквозить, как тень луча,
Сквозь прежнюю свою планету.

А если мир погибнет весь?
Неужто там, на дне вселенной,
Не вскрикнет кто-нибудь, смятенный,
О гибели почуяв весть?

И там — в нигде и в никогда,—
Где существует постоянство,
Не крикнет: вспыхнула звезда!
И через миг: она погасла!

А может, миг переворота
Никто на свете не узрит.
И пробу странную природа
Уж никогда не повторит.

Думать надо о смысле
Бытия, его свойстве.
Как себя мы ни числи,
Что мы в этом устройстве?