Юрий Нестеренко - Антипобеда

Припев:
Лежат все двести, глазницами в рассвет,
А им — всем вместе — четыре тыщи лет.
Эта рота наступала по болоту,
А потом ей приказали — и она пошла назад.
Эту роту, в сорок третьем эту роту
Расстрелял заградотряд.
И покуда эта рота умирала —
Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу —
Пожурили боевого генерала
И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.

Припев.

Генералы все долги свои отдали,
Понадели все медали, и на пенсии давно.
Генералы мирно ходят городами,
И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно.
А лежит она, построена повзводно,
С лейтенантами в строю и с капитаном во главе,
А она лежит подснежно, подлёдно,
И подснежники растут у старшины на голове.

Припев.

Эта рота, эта рота, эта рота,
Кто привёл её сюда, кто положил её под снег?
Эта рота, эта рота, эта рота
Не проснётся, не проснётся по весне.
Снег растает, снег растает, снег растает,
Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут.
Но не встанет эта рота, нет, не встанет,
Командиры ее в бой не поведут.

Припев:
Лежат все двести, глазницами в рассвет,
А им — всем вместе — четыре тыщи лет.
Эта рота наступала по болоту,
А потом ей приказали — и она пошла назад.
Эту роту расстрелял из пулеметов
В сорок третьем заградительный отряд.
И покуда эта рота умирала —
Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу —
Пожурили боевого генерала
И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.

Припев.

Генералы все долги свои отдали,
Понадели все медали, и на пенсии давно.
Генералы чинно ходят городами,
И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно.
А лежит она повзводно, повзводно,
С лейтенантами в строю и с капитаном во главе,
А она лежит подснежно, подлёдно,
И подснежники растут у старшины на голове.

Припев.

Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «…и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот… бля… во всем мире… солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали… ик! хули вы передали? это перечница…»

А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле…

«Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.

А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.

А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не „волга“, до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.

А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян…»

Хоронили старика,
В орденах, но без салюта.
Сыновья фронтовика
На гостей глядели люто.
«Чем, мол, батя виноват,
Чем плохи его анкеты,
Заградительный отряд
Ближе к фронту, чем ташкенты.
Воевал и там, и тут,
Исполнитель приговора.
На колымском злом ветру
Дослужился до майора.
В чём же батина вина,
Вся страна была такая,
Та великая страна,
От Курил и до Тракая.»

Ветераны славных лет
Пили дармовую водку,
Доедали винегрет
С иноземною селёдкой.
Говорили о судьбе,
О мужской надёжной дружбе
Чемпионы по стрельбе,
Соучастники по службе.

Хоронили палача,
А над городом, как знамя,
Поминальная свеча
Убаюкивала пламя.
И темнели на плечах
Кровью травленные звёзды.
Хоронили палача.
Слишком поздно…

Туман слепых атак,
Незрячая победа.
Мой дед берёт Рейхстаг,
А я стреляю в деда.

Вот смутный силуэт,
Дрожащий, как от зноя.
Я знаю, это дед,
А он не знает, кто я.

Вихрастый навсегда,
Дед выступил из бездны.
На нём блестит Звезда.
На мне же — Крест Железный.

Не слышен боя звук
Во сне или в астрале.
Бесшумно в деда внук
Стреляет и стреляет.

И деда, как вода,
Горючий дым покрыл…
Нас развела Звезда,
А Крест не примирил.

…

Давно ты умер, дед —
Простой и неидейный.
Но длится этот бред,
Но длится сновиденье.

Из плазмы кумача,
Из мраморного мрака
Вскипает дед, крича,
И — на меня в атаку.

Но в чём моя вина?
Скажи, родная глина.
Мне, как и ты, родна
Теперь зола Берлина.

И длится эта боль:
Огонь, туман, Рейхстаг
И Бой, Последний Бой
Пентакля и Креста.

Вы открыли точеные двери
И ушли — веселы и просты.
Я ж на площади раненым зверем
На своем постаменте застыл.

Я — фонтан. И с лучами рассвета
Вы придете глазеть на фонтан.
Вам на счастье уронит монету
С языка золотого кабан.