Александр Чавчавадзе - Грузинские романтики

Тут приблизилась кроткая дева прекрасная.
Дивным блеском лицо озарилося ясное.
«Верь, деяния предков в забвенье не канут,
Верь, развалины эти к величью восстанут.
Мудрый Бог православных рукою всесильною
Осенит вас и жизнь вам дарует обильную.
Новым блеском оденется край пострадавший,
Возродится народ, за Спасителя павший.
Дружбой чистою связана с вами отныне я,
Буду верною гостьей в минуту уныния».

Пред небесною девой колени склоняю.
«Кто ты, дивная?» — прах ее ног я лобзаю.
Хоть ответом прелестная не удостоила.
Но наполнила радостью и успокоила.

Есть уголок — я не видел чудеснее края,
Прелесть его уподоблю я прелести рая,
В мире ничто не сравнится с его красотою,
Тяжко расстаться с его тишиною святою.
Взглядом простишься, но сердцем ты с ним не простишься,
Сердцем взволнованным вечно к нему ты стремишься.
Летом он дышит эфиром, исполненным света,
Грудь его ласковым солнцем зимою согрета.
Ночью светила сияют ему с небосвода.
Жарко пылая на всем протяжении года.
Радует ярким цветеньем и негою чудной
Южного солнца возлюбленный — край изумрудный.

Там возвышаются на темноглавой вершине
Стены замшелые тысячелетней твердыни.
Здание прочно стоит, величаво, могуче,
Мнится, что внемлют ему и ущелья и кручи:
«В горном лесу одиноко смотрю на долины,
Ваш полновластный хозяин, властитель единый!»
Спросите: «Что тут за зданье?» — ответ неизменный
Сами дадут эти тысячелетние стены.
Камни, чья стойкая мощь нерушима поныне, —
Это бессмертная летопись древней твердыни.
Зданье гласит: «Я воздвигнуто мощной десницей.
Десять веков надо мной были громом, зарницей.
Десять веков на меня ополчались метели,
Горы и долы от вихрей свирепых гудели.
Град меня мучил и молнии жгли меня гневно,
Гибелью, уничтоженьем грозя каждодневно.
Но посмотрите: как прежде, живу я на свете.
Хоть мои камни замшели за десять столетий!
Я на вершине да небо в томительном бденье
Видели Грузии славу, а после — паденье.
В лоне своем я гробницу храню солнцеликой,
Дивной Тамары, царицы прекрасной, великой.
В сердце народа и в песнях бессмертна царица —
Светлая гордость, любовь и восторг иберийца.
Рядом с Тамарой почиет Давид в благодати.
Я стерегу их останки. Но кто я? — Гелати!»

Мне снилось — я достиг горы великой той,
Где славит Господа хор ангелов святой.
Моя прекрасная Иверия родная
Открылась предо мной от края и до края.
Но бездыханною и мертвой возлегла
И пламенем земным, как прежде, не цвела.
От солнечных лучей, над ней сиявших щедро,
Не ожили во льдах закованные недра,
Потоки и ручьи остановили бег,
Цветы долинные покрыл тяжелый снег,
Не зыбил ветерок ни дерева, ни воды,
И замерли черты угаснувшей природы.
Я видел множество соборов и домов,
Но был разрушен их великолепный кров.
Так мне Иверия предстала бездыханна,
Но даже мертвою она была желанна.
Так деву чистую мы предаем земле —
И руки скрещены, и бледность на челе.
Ее не оживит сверкающая радость,
Но светится в чертах как бы живая сладость.
Мне снилось — я опять достиг вершины той,
Где славит Господа хор ангелов святой,
И вновь Иверия моим открылась взорам,
Но жизнь теперь текла по радостным просторам.
Впивая теплоту от солнечных лучей,
Ущелья горные дышали горячей,
Потоки с грохотом неслись путем скалистым,
И реки быстрые руслом сверкали чистым.
В долинах запестрел сквозь изумруд лугов
Вновь благовоньями вздыхающий покров.
Соборы и дворцы как бы волшебным словом
Восстали из руин в великолепье новом.
Кругом колокола, и заступ, и кирка
Звучали весело в горах издалека.
Сыны Иверии могучими руками
Украсили страну роскошными домами.
Сияли небеса чудесной синевой,
И на земле народ счастливый, трудовой
Проснулся…

Кто роком придавлен, чья жизнь безутешна и сира.
Кто радостных дней на печальной земле не обрел,
Чье скорбное сердце навеки замкнулось для мира,
Кто жизнь называет сцепленьем бессмысленных зол,
Пусть тот, для кого вся природа нема и сурова,
Мне руку подаст! На вершину взберемся мы с ним:
Там сердце его для желаний пробудится снова.
Погаснувший взор оживится сверканьем былым.
Постигнет он снова отрады и скорби земные,
Минувшего счастья познает ликующий свет,
И грудь его снова стеснится, как будто впервые
Священной любовью он страстно и нежно согрет.
На небо и землю он глянет воскреснувшим оком,
Едва перед ним развернется, безбрежно цветя,
Наш солнечный край, зеленеющий в круге широком, —
Прекрасный эдем, первозданное Божье дитя.
Едва он увидит снега, что синеют по кручам
Подоблачно-гордых, лесистых, взмывающих гор,
Увидит наш дол с многоводным потоком могучим —
То бурным средь скал, то струящимся в тихий простор, —
Вновь жизнь воскресит он, несбыточной радостью мучим,
Для нового счастья раскроются сердце и взор.
Когда же и я, о Кахетия наша родная,
С вершины Гомбори взгляну на равнину твою?
Когда, о, когда, созерцаньем свой взор насыщая.
Наполненный кубок во здравье твое изопью?

Я вдаль унесен был судьбы колесницей,
Но к родине юное сердце стремится,
И взору туманным видением снится
Прекрасная наша страна-чаровница.
Далеко скитаясь, я сердцем был с нею,
Нигде виноградника нет зеленее;
Я бедную хижину помнил всегда,
Где мирным теченьем струились года,
Любимые горы, родные долины,
Где воды гремели прозрачной стремниной,
Под ласковым небом блаженные дни,
Веселье и песни в зеленой тени.
И девушки Грузии — жемчуг бесценный,
Чернее их глаз не найти во вселенной,
И как одиноко восходит луна —
Светлее, чем звезды, блистала одна,
Как нежный трепещущий голубь.

И сердце мое истомилось в тоске,
Но сладкой надеждой я жил вдалеке,
Я к дому стремился, к жемчужине милой,
Чтоб сердце наполнилось новою силой.
С прекрасною родиной свиделся снова
Под чистым покровом шатра голубого,
Под теми же звездами встретил мой взор
На тучных долинах цветочный узор.
В побегах кустарника, в поросли свежей —
Родные места красотою всё те же,
И с тем же весельем поющий народ,
И радость, из рода текущая в род!
И та, кого ждал я с таким нетерпеньем.
Но сердце ее уж не знало волненья.
От здешнего мира она отошла,
Но так же прекрасна была и светла.