Александр Чавчавадзе - Грузинские романтики

Сиротская участь — расти одному.
И отроку в мире ничто не светило.
Но вот провиденье склонилось к нему
И милость свою на него обратило.
И слышал он зов: «Благодатью моей
Священное пламя воспримешь ты кровью.
Бестрепетный разум и сердце имей,
Да к людям твой дух возгорится любовью.
И пламенем слово сойдет с языка,
И слава да будет твоею наградой,
Чтоб имя твое пронеслось сквозь века,
Народам отчизны блистая лампадой».

И вот сирота одиноко растет,
Он брат только небу, вершинам и морю,
Он с ними беседует, с ними живет
И делит свое одинокое горе.
Глядит он на небо в полуденный блеск,
На сонные звезды в мерцании ночи,
На чашу огромную темных небес,
Где молнии блещут и громы рокочут.
Он видит — вершинам сродни небеса,
Там снежные троны блистают от века,
В ущельях густые восходят леса
И бездны следят за ногой человека.

Прошел сирота по лесам и горам,
Идет вдоль реки по прибрежному склону.
Там море припало вдали к берегам,
Как никнет дитя к материнскому лону.
Пред отроком — сладкие сны наяву:
Уснувшее море чуть плещет, сверкая,
И солнце ласкает его синеву,
Играет и блещет равнина морская.
Но падает солнце в могучую гладь,
И отрока вечер спокойный окутал.
То время светилам полночным блистать,
И в море глядится сверкающий купол.
Вселенная в зеркале отражена —
Там звезды мерцают и светит луна!

И отрок услышал таинственный грохот,
Как гибель вселенной, идущей ко дну, —
То море проснулось от тяжкого вздоха
И гневно валы загремели, сверкнув.
И море покрылось волной боевою,
Как всадник кольчугой и шлемом стальным.
Дракон извивался, блестя чешуею,
И голос ревел по просторам земным.
Гремит и бушует и пеною гнева
Он лодки ломает и гнет корабли,
Кольчугою водной бездонное чрево
Стучит в побережье, в ворота земли.
Но, прянув обратно, вздыхает и стонет,
И, вновь набирая сильнее волну,
Ревет и на приступ стремительно гонит,
На стены, держащие море в плену.
На родине дев богоравных Колхида
Глядит, как пред ней отступает волна.
Подножью Эльбруса не страшны обиды,
Великой стране золотого руна.
И отрок Создателя видит стремленье,
Но как разгадать ему тайну творенья?

Отечество Зевса, героев земля,
Страданий твоих преисполнилась мера,
Ты мудрость хранила, меж всеми деля,
Великая родина старца Гомера!
Как сын сирота у тебя на груди,
И вот, озаренный ученьем Эллады,
По глади морской он плывет и глядит
На снежные в небе далеком громады.
Глядит и не может он взор оторвать,
Родную страну его сердце встречает.
Причалил — и землю спешит целовать,
И слышит, как сердцу земля отвечает!

И путь ему снова река указала.
Он видит родное приволье долин.
Здесь новой дорогой прорезаны скалы
И древние храмы встают из руин.
Здесь горных ручьев перекопано ложе,
Там строятся башни, там стены встают,
Потоком стремительным путь загорожен —
Мосты через реки к жилищам ведут.
И молот уж слышен в горах, и лопата,
И взрывы грохочут, и песня растет,
И юноша видит, что жизнью богатой
Любимая родина снова цветет.
И юноша смелый предстал пред очами
Тамары, чей образ прекраснее сна.
Улыбкою нежной, как солнце лучами,
Горам и долинам сияет она.
И юноше время настало стихами
Излить свой высокий и мудрый рассказ,
Как воды ручья, как небесное пламя,
Как жемчуг чистейший, как горный алмаз!

С глубокою думой царица глядит
На свиток развернутый в пальцах точеных,
И сердце волнуется в белой груди.
Затихло собранье вельмож и ученых.
Вельможи Тамару прекрасную чтут.
Ждут мудрого слова, улыбки весенней.
И молвит она: «Я увидеть хочу,
Кто создал стихи, жемчугов драгоценней».
Прекрасного юношу к ней подвели.
В глазах его благость струится лучами.
Спокойствие духа и мудрость любви,
Свободы и братства высокое пламя.
И, встретивши взором очей огневых,
Красавица имя его не спросила
И только сказала: «Откуда твой стих,
Его непонятная жгучая сила?»
— «Царица великая! В этих стихах
Твоя красота несказанная дышит!»
Но голос послышался в нежных устах:
«Твое вдохновенье даровано свыше!
Будь славен! Хочу, чтоб писанья твои
В короне моей жемчугами горели!»
Но кто же был юноша, чьей он семьи?
То Шота — великий певец Руставели!

Не дождусь я дня, о Кахетия дорогая,
Когда вновь взгляну с Гомборской горы на тебя
Вниз спущусь, обойду твои рощи зеленые,
Тенью, свежестью и прохладою напоенные.
Не дождусь, когда пиром душу свою успокою,
Чтобы песни твои услаждали слух одна за другою,
«Мравалжамиер» милые звуки чтоб долго не гасли,
Двухголосое чтоб звучало: «Здравствуй, будь счастлив!»
Не дождусь, когда снова увижу дев сладкогласных,
Цветущих, как ты, и, как ты, таких же прекрасных,
Услышу их речи и вспомню всё, что, бывало,
Мучило сердце, и всё, что его услаждало.
Неужель умру, неужели сойду в могилу
И не увижу своей я Кахетии милой!
И не увижу того, чего жаждут очи,
Что мерещится мне в свете дня и в сумерках ночи!
Кахетия, вечно с тобой я, к тебе влекомый.
Слышу и здесь Алазани плеск знакомый,
Мысленно я на Гомборской горе изумрудной
Любуюсь красою долин, расцветающих чудно,
Сок твоих лоз зажигает мне кровь, полный коварства.
«Мравалжамиер! — я пою. — Будь счастлив! Здравствуй!»

Прекрасная дева стояла, грустна,
Пред юным царем. Кто с ней в мире сравнится?
На мрамор груди голова склонена,
И слезы как жемчуг на черных ресницах.
Царь смотрит в глаза ей. И сердце его
Неведомое взволновало страданье,
Он вздрагивает. Всё его существо
Как бы растворилось в прекрасном созданье.
Он молвит: «Что хочешь? Вот — слава моя,
Сокровища — всё тебе брошу под ноги.
Дворец удивительный выстрою я,
Садами и златом украшу чертоги.
В шелк Персии и в жемчуга красоту
Твою облачу я, на зависть ровесниц.
Уснуть ли на пышную ляжешь тахту,
Проснешься ль — всех лир стерегут тебя песни.
О, только меня пощади, одаря
Любовью! Не мучь, исцели от недуга!
Ни братьев, ни матери нет у царя.
Подумай, как жить властелину без друга».

Но дева, храня опечаленный вид,
Склонившаяся, безответно стоит.

«Чего же ты хочешь? Откликнись, открой!
Надеть мне кольчугу и шлем? О, поведай —
Тебя прославляя, мне броситься в бой,
Вернуться героем с добытой победой?»