Лев Маляков - Иваны России

Измаянных,
Израненных в бою —
Чуть сплоховал —
Болото хоронило…
Над нами журавли в косом строю,
Срезая ветры,
Торопились к Нилу.

Внимал их крику неоглядный мох
И набухал туманом и тоскою.
Я слушал их
И, к лютой боли глох.
Сжимал винтовку слабнущей рукою.

Который день тянулись прямиком,
Под стать тревожным и печальным птицам.
Тебя, болото,
Словно отчий дом,
Мы покидали с клятвой
Возвратиться.

Не только мох осилили, —
Прошли
Пути иные — этих не короче.
Знать, потому о прошлом журавли
Опять трубят —
И сердцу нету м о чи.

Гулко падали листья в ночь,
Звонко сыпались в август звезды.
Нам никто не может помочь:
День и ночь Фронт уходит прочь…
Ох, как душен холодный воздух!

Обложили село кольцом,
Топчут травы
Чужие солдаты.
И над школьным резным крыльцом
Хлещет свастикой флаг в лицо,
Глуше,
Глуше боев раскаты.

Кто нам скажет теперь —
Когда
Возвратятся с победой наши?
На селе —
Не в страду страда:
Придавила людей беда.
Где он,
Солнечный день вчерашний?

За село однажды тайком
Собрались сыновья солдаток:
И на цыпочках,
Босиком,
Где бегом, а больше ползком —
Прочь от вражьих колючих рогаток.

Мы ложились земле на грудь,
Забывали про все невзгоды,
Замирали,
Страшась дыхнуть,
Слово другу боясь шепнуть,
Землю слушали возле брода…

Мне запомнилась эта ночь:
Над рекою созвездий гроздья,
И присяга —
Отцам помочь…
Гулко падали листья в ночь,
Звонко сыпались в август звезды.

Был вечер холодный.
В тот вечер
Ты долго за ротою шла.
Как ворон, на скорбные плечи
Садилась туманная мгла.

С бойцами усталыми рядом
Пройдя за родное село,
Вослед всепрощающим взглядом
Глядела горюче-светло.

Бросались мы в ливни стальные
И знали,
Что рядом ты шла
По гневной великой России,
Принявшая беды лихие,
Ты — совестью нашей была.

Воевал четвертый год,
Свыкся,
Битва — как работа,
Только сердце жгла забота
Неуемней всех невзгод.
Сквозь огонь вела солдата
День и ночь —
Вперед, вперед,
В ту страну, что виновата
В бедах русского отца
До кровинки,
До конца!

Но пришел далекий срок —
Долгожданная расплата:
На чужой шагнул порог
С наведенным автоматом.
Ребятишки у стены
Жмутся в кучу от солдата —
Дети горя и войны…

В окна ластится закат,
Догорает день на склонах….
А в груди —
Набат, набат!
А в глазах — огней зеленых…
— Дочка,
Доченька Алена!..

Вот он,
Вот отмщенья час —
Полоснуть из автомата!.. —
И солдат сощурил глаз:
— Что, спужалися, ребята? —
И, скривив в усмешке рот,
Из мешка достал краюху:
— Ничего, бери, народ.
Ни пера вам и ни пуха!
Эх!.. —
И вышел из ворот.

Ты, земля, не баловала лаской
Хлеборобов,
Родичей моих:
Загибала мужикам салазки,
Норовила — кулаком под дых.

А потом сама и вызволяла
Из беды мой деревенский род:
Ягодою свежею и вялой,
Хворостом сухим в холодный год.

Выдавала клена на ободья,
Шелковой бересты и мочал…
Дед пахал хозяйские угодья,
В бороду до времени молчал…

По себе,
Не по рассказам знаю,
Как берет костлявая беда.
Что от нас осталось бы тогда,
Если бы не доброта земная?
Враг с огнем прошелся по хлебам, —
Как деревни,
Пажити порушил.
Добрая земля в чащобах
Нам
Почерневшие выхаживала души.

Мы кормились молотой корой
И хмелели от малинового чая.
Вот тогда и понял я впервой:
Безгранична доброта земная.

Доводилось мне потом встречать
Посуровее края и посердечней,
И везде и всем
Земля — как мать
В доброте и щедрости извечной.

На виду у задумчивых елок
Уходил за деревню проселок.
Опоясав низину подковой,
Заворачивал в клевер медовый.

Вдоль ракитника вел над рекою,
Прятал в спелую рожь с головою
И волнистым шуршащим навесом
Убегал к синеватому лесу.

Утоптали за долгие годы
Тот проселок друзья-пешеходы.
По нему шли туда,
Где раскаты,
Шли на смерть
В сорок первом солдаты…

Укатали проселок обозы
И листвой застелили березы,
Сапогом да узорчатой шиной
Пропечатана вязкая глина…

И выводят проселки такие
На большие дороги России.

О время, время!
Плачут соловьи,
А вороны восторженно кричат…
Мне до сих пор
Грозят дымы твои
И душит по ночам
Тот страшный чад.

Он все растет.
В обугленных руках
Вздымает зов —
Проклятье палачам.
Ему греметь —
Не отгреметь в веках,
Сожженных воскрешая по ночам.

Я видел сам:
Каратели в гумно
Людей швыряли,
Как поленья в печь…
Я не сожжен,
Но душу все равно
Мне от того сожженья
Не сберечь.

Душа горит!
И через тридцать лет
Тревожат рощу плачем соловьи.
О время, время,
Мне дымы твои
И ныне заволакивают свет…

С годами тяжелее ноша
И осторожнее шаги.
Не скроет ямину пороша,
В тени не спрячутся враги.

Смотрю я ближе,
Вижу дальше,
Не ослепит и яркий свет.
Я не лечу, как глупый вальдшнеп,
С открытым сердцем под дуплет.

Я, зная все свои потери,
Останусь щедрым,
Словно Русь.
И, время на минуты меря,
Скупей ничуть не становлюсь.

Иные у страны орбиты,
Но взлет ее у той межи,
Где у печальницы-ракиты,
Навылет пулями пробиты,
Солдаты держат рубежи.

Из чужой страны гостей
Экскурсовод
Провожал глазеть на стены-кручи.
Надо мною из былого тучи
Поднимались,
Застя небосвод.

Я стоял и в прошлое глядел:
Над Исковой молчали грозно башни,
Давний день,
Как будто день вчерашний,
Болью незабытою гудел.

«Юнкерсов» кресты опять в глазах.
Кажется, земля насквозь пробита
Бомбами.
Земля моя в слезах,
Кровью нашей русскою залита.

И совсем не кто-нибудь —
Отец,
Мой отец под дулом автомата!
Без промашки
Бьет в упор свинец,
Смерть-свинец немецкого солдата…

Я ни в чем туристов не виню,
Их тогда и не было на свете.
За отцов не отвечают дети.
Но и память не предашь огню.