Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Присутствие Ивана Семёновича Киуру на страницах прозы Новеллы Матвеевой столь же значительно, сколь значительно было присутствие этого во всех отношениях удивительного человека и поэта в её жизни. Вместе они составляли настолько гармоничную, цельную, дополняющую друг друга пару, что, глядя на них, нельзя было усомниться в истинности утверждения о том, что браки совершаются на небесах. В сущности, это были два странника, два Божьих человека на земле, рождённых для поэзии, далеких от «шума повседневности» (Н. Матвеева), от мирской суеты, от свары за место под солнцем. И в этом была вся их драма, ибо, как поётся у Новеллы Матвеевой: «Но колбасникам, тайным и явным, поэты противны». Не удивительно, что в наиболее драматических моментах её воспоминаний, как античный хор в трагедиях древнегреческого театра, возникают стихи Ивана Киуру, как, например, эти глубоко символичные строки: «Нерв звенящей натянут струною / И дрожат на нём горькие слёзы… / То не Лорки ли песню они отразили / И трепещут, сорваться готовы? / Не сорвутся. Вы соли их не раскусили / И подумали вовсе не то вы…»

В этой прозе много снов, самых различных: от снов-расследований, снов — Шерлок Холмсов (блестящее эссе-сновидение «Опыт грёз» о разгадке убийства Кристофера Марло), до снов — режиссеров, постановщиков трагедии о Ясоне («Дама-бродяга», где страшная, как сон, явь, перемешана с не менее ужасающим сновидением). В снах вообще не бывает прозы, сны сами по себе всегда поэзия, а в рассказанных снах Новеллы Матвеевой это ещё и поэзия, на которой лежит золотой отблеск художественного опыта Гофмана, Кафки…

В яркой традиции политических памфлетов Дефо, Свифта написано эссе «Страшный кондитер» о трансгенных (генетически изменённых) продуктах. С такой бы великолепной речью к народным защитникам в Госдуму. Но там и Солженицына не услышали, осмеяли, посчитав себя семипядистей во лбу… И разве услышали бы наши думцы такой вот глас вопиющего: «Господь создавал этот мир как гениальное стихотворение. Никто не вправе редактировать Господа! А тут явились целые бизнес-кланы редакторов хлеба нашего насущного…» («Страшный кондитер»)?

В большой работе «Сюжеты на манжетах» на каждой странице россыпь открытий, отточенных мыслей: «Есть люди, которым ужасно нравится думать, что у нас в России чего-то нет! Ну, хоть чего-нибудь пусть в России не будет — и то уже им приятно… Канальство, — как легко их сделать счастливыми!..», или: «Можно считать порчу концом всего. Однако началом всего порчу считать я отказываюсь», «мелодия — это СЮЖЕТ МУЗЫКИ, а сюжет — это МЕЛОДИЯ ПРОЗЫ»… И сколько ещё подобных драгоценных наблюдений у Новеллы Матвеевой повсюду: «Был бы грех — оправдание сыщется», «Упоение — враг анализа», «Благородство, даже испорченное легкомыслием, даже не во всех точностях в себе уточнённое, но ИСКРЕННЕЕ И ПЫЛКОЕ, тоже может одерживать блестящие победы над временем» («Именем короля!..»); «а неплохое было бы название для журнала — „Весёлый экономист“?» («Страшный кондитер»); о «Бегущей по волнам» А. Грина — «Слов нет: „Алые паруса“ Грина совершенны, но по мне „Бегущая“ лучше. Здесь больше приключений, пространства, тайны. Больше догадок о душе человека… Быть может, я скажу неожиданность, но „Бегущая по волнам“ это СВОЕГО РОДА… гриновское „Преступление и наказание“!» («Не скучно ли на тёмной дороге?»). (Собрать бы эти изречения Новеллы Матвеевой вместе с бесчисленными поэтическими максимами из её стихотворений, какой дивный сборник афоризмов мог бы сложиться, не хуже знаменитого «Карманного оракула» Бальтасара Грасиана-и-Моралеса!)

Читая классическое эссе Матвеевой «Над омутом лозы…», убеждаешься, что все разговоры о «конце русской литературы» не более чем чья-то злоумышленная выдумка. Так же, как и воспоминания «Мяч, оставшийся в небе», это повествование, посвященное «утреннему свету детства», наполнено той красотой и таинственностью, той чистой доверчивостью и мудростью неведения, той открытостью незнакомому миру и впервые возникающими в юной душе вечными вопросами бытия, которые помнятся нам как незабываемая радость от чтения лучших страниц о детстве Сергея Аксакова, Льва Толстого, Алексея Н. Толстого…

Что же видно с высоты детства, какая правда про нас и нашу жизнь открывается оттуда ? Что здесь существует мир реальный, без неба, где кругом униженность бедности, алчность богатых, злобность преследователей? Но ведь НАД ВСЕМ этим всегда, во веки веков, был и будет прекрасный, необыкновенный, незабываемый «Мяч, оставшийся в небе»! Послушайте — в небе! — а не провалившийся же в бездну, в тартарары или в преисподнюю, — какими бы там жестокими и трагическими ни были «тридцатые», «сороковые» прошлого века! Ведь это там свершилось чудо рождения поэта Новеллы Матвеевой! Это там, по её свидетельству, был у неё «первый перехват горла перед явлением настоящей поэзии». И виной тому были «не только сами… стихи, но и то, как читала их моя мать ». Это там, как теперь сказали бы, в «тоталитарной», «не идеальной», грубой эпохе, слух будущей поэтессы «был навсегда испорчен музыкой Идеала и ничего иного больше не принимал». И как же не подумать после этого — не есть ли вся наша последующая взрослая история всего лишь обратный путь в поисках утраченного мяча, оставшегося в небе?

P.S. Будь жив Александр Пушкин, он непременно внёс бы в свой «Table-Talk» историю о том, как автор старинной новогодней песни про «Золушку» («Я раздуваю пушинку огня, / Пламя бушует и варятся щи, / Если за печкой не сыщешь меня, / То уж нигде не ищи…») попала однажды наяву, ну, не в царский дворец, а в Кремль, на вручение Государственной премии. И как, проходя по красной дорожке, чтобы получить из рук президента премию, потеряла туфельку (с ноги у неё буквально едва не слетела босоножка!)… Но то был бы не более чем повторившийся сказочный случай, если бы… Если бы Новелла Матвеева не написала когда-то ещё одну пророческую песню, в которой предсказала новый поворот темы своей Золушки, весьма подходящий к её кремлёвскому происшествию: «Но портить подошвы ходьбой / Не так по душе мне, / Я лучше приду к вам босой — / Так будет дешевле…» («Платок вышивая цветной»)…

Но ещё поразительнее, что многие удивились этому государственному признанию её творчества — одни из зависти (почему она, а не мы?!), другие из раздражения (уж слишком любит Россию, того и гляди, станет российским Киплингом, певцом империи!). А Новелла Матвеева, вопреки всему, продолжает своё великое духовное странствие в мире, где почти уже не осталось места для поэзии.

Вы видели когда-нибудь, как ходят по земле «певцы империи»? У Новеллы Матвеевой это очень хорошо описано: «Свернуть бы? Да было некуда. Промедлить? Не имело смысла. У меня уже выработалась походка бродяг, — людей, которым спешить некуда, но и остановиться нельзя…»