Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Яснеет день. В луче огнистом
звенит кузнечик полевой.
Иду по росам серебристым
свежеумытою землей.

Уж осени предчувствие кругом…
И паутины волос протянулся
между ветвей. В падении своем
увядший лист седин моих коснулся,

как бы шепнул: «Забудь, забудь про всё,
как я про то, что жизнью звалось нами.
Меня холодный ветер понесет
и заметет печальными снегами,

как нес тебя вихрь безучастных лет;
и знать никто, и знать никто не будет,
что ты любил, что славил жизнь, поэт,
и что тебя за то любили люди».

День угасает. Тишина кругом.
Но, как и то, что будет час восхода,
нет, с песенного дерева листком
не упаду я в памяти народа.

Шахтер, я хочу, чтобы песня поэта
тебя воспевала и ночью и днем,
и в праздник и в будни, зимою и летом,
простор соколиным взрезая крылом…

Пускай о труде твоем люди узнают
и славит шахтера народов семья.
Пусть песнь о тебе никогда не смолкает:
во всем, что я вижу, работа твоя.

И в дымах фабричных, что вьются над нами,
клубятся над нами, как тучи, плывут,
в огнях поездов над стальными путями
и в заревах домен таится твой труд!

В домах, где глаза электричества ярки,
где в комнаты льются потоки тепла,
в мартенах с клокочущим пламенем жарким, —
и всюду, и всюду, где жизнь расцвела!

В каскетке угластой, красивый и смелый,
идешь по просторам весны голубым.
Прими мою песню, герой подземелий,
ее от души я пропел, побратим!

Водой подрытый белый камень,
кукушки голос узнаю.
Где б ни был я, а всё ж мечтами
лечу в Донетчину свою.

Лечу, как будто стал крылатым,
и сердцем радуюсь своим,
завидя шахту, где когда-то
и я работал молодым.

Донца сверкающие воды,
поселка вижу я огни
и даже садик у завода,
где в давние гуляли дни,

где мы любили, вырастали
среди товарищей своих
под вечный звон и грохот стали
в цехах широких заводских.

Еще сильней дымки клубятся,
но жизнь — по-новому светла:
копры рядами громоздятся,
и новым шахтам нет числа.

Гудки всё громче песнь заводят,
как счастья знак, а за Донцом
встают всё новые заводы
во всем величии своем.

Шумят сады над берегами
в далекой юности краю.
Где б ни был я, а всё ж мечтами
лечу в Донетчину свою.

Ночные кричат паровозы,
и в крике их — радость пути,
каким мы прошли через грозы,
чтоб к миру и счастью прийти.

Ночные кричат паровозы,
и в крике их — память тех дней,
когда, грохоча, бомбовозы
летали над степью моей.

Не сдержат ни бури, ни грозы
наш гордый порыв — в вышину.
Ночные кричат паровозы,
что мир уничтожит войну.

Как счастлив я сейчас — ведь снова я шагаю
в родном селении по золоту земли.
Вот кареглазые шахтерки распевают,
прощально над Донцом курлычут журавли.

И содовый завод дымит над берегами,
и дым плывет в лесок — приют для птичьих стай, —
где осень сбросила прозрачными руками
багряную листву… А сердцу снится май…

Акаций аромат, покорные мне губы,
и ласки, и слова, что мне не позабыть…
А месяц в вышине очерчивает трубы,
накинув на кусты серебряную нить.

Как изменилось всё! Взгляни: над берегами
заводы поднялись, где рвали мы траву,
где молодой лесок шумел, шептался с нами
и небо в вышине мерцало сквозь листву.

Друзей встречаю я и, не тая волненья,
их обнимаю вновь над зеркалами вод,
а день шумит вокруг в рабочем напряженье,
и всё дымит, дымит мой содовый завод.

Как славно над Донцом! Качает ветер лозы.
Идет, гремя, состав к приморским берегам.
И золотом зари над грудью паровоза —
Пятиконечная республики звезда.

Донетчина моя! Любовь к тебе — без края!
Цветешь ты радугой на полный небосклон.
С высоких берегов, где Киев наш сияет,
с далекого Днепра несу тебе поклон.

Звучали в дали неоглядной
могучие хоры гудков.
Читал побратимам в нарядной
я новые строки стихов.

Читал, что наш край возродится,
что злая развеяна мгла.
Улыбкой светлели их лица,
и радость во взорах цвела.

А небо в дали неоглядной
мерцало над лесом копров.
Читал побратимам в нарядной
я новые строки стихов.

Первый раз, когда она, волнуясь,
с небом попрощавшись и с людьми,
робко в клеть широкую шагнула,—
сердце замерло у ней в груди.

Клеть пошла, а дальше — полетела,
где-то солнце было и поля…
Как огонь, щека девичья рдела,
и казалось — падала земля.

«Ты не бойся», — молвила другая,
и лукаво улыбнулась вдруг,
и плеча коснулась, согревая
теплой лаской дружественных рук.

И глаза, синевшие, как льдины,
заискрились, счастья не тая…
Девушку Карпатской Украины
приняла шахтерская семья.

С рассветом ветерок сильней
вдруг поднялся,
и смех шахтерок стал слышней
и голоса.

Не санки — фонари бренчат
наперебой:
толпа веселая девчат
спешит в забой.

Они идут, и ясен день,
ни тучки в синеве.
Как плавно самолета тень
скользнула по траве!

Девчат и в щеки и в уста
целует ветерок.
А рожь густа, а рожь густа
за кружевом дорог.

И солнце юное встает,
свой щедрый свет струя.
То не девчата, то идет
Донетчина моя.

Гремит комбайн… И мерно, неустанно
агатовый блестящий ручеек
струится, — словно силою титана
направлен вдаль его сплошной поток.

Гремит комбайн… Луч, тонкий, серебристый,
над пыльною дорогою цветет.
Ведом рукою твердой машиниста
комбайн идет уверенно вперед,