Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Всей душой я песни пел ему, родному,
и сейчас пою их, как певал давно…
Старому, седому, словно молодому,
лишь его любить мне на земле дано.

Как будто в тучах кто, играя,
кнутом захлопал — гром такой…
И рельсы без конца и края,
и шлак повсюду заводской.

«Володя!» Кто меня там кличет?
Чьих нежных губ дыханье пью?..
Я над Донцом иду в Лисичье,
как будто в молодость мою…

Я там любил смотреть на зори
на фоне доменных огней.
Я там в траве — в зеленом море —
читал Шевченко с юных дней.

И отвечали сердца струны
его большим мечтам сполна.
И был тогда я юным-юным,
и кожа щек была нежна

и бархатиста… Кари очи
светили мне в пути огнем.
Я сердцем чувствовал их ночью,
я ими любовался днем.

О, как те очи чаровали
красой земной и неземной.
Они меж звездами сияли
и были каждый миг со мной.

Там будка под горою где-то
и рельсы, что горят огнем…
Как часто мимо будки этой
я шел в Лисичье над Донцом,

чтоб лишь услышать милый голос,
глубокий, ласковый такой,
чтобы упавшей пряди волос
поправить бережно рукой.

Донец! Ты вот, передо мною
течешь, а там — мое село…
О, сколько милых лет с водою
куда-то в дали утекло!

Тут всё не так!.. С железной силой
над шахтами ревут гудки.
Но по тебе, как прежде было,
в челнах шныряют рыбаки.

Я слышу, как играют воды…
Навек я этих мест певец!
И лишь немного от завода
ты отклонился, мой Донец.

Стою в раздумье над тобою…
Ты малость обмелел сейчас,
но всё же сладкою водою
еще ты поишь весь Донбасс.

О мой Донец, я жив тобою,
с тобой лечу я до высот…
Тебе поить Донбасс водою,
мне песнями — родной народ!

Я люблю тишину, когда море спокойно так дышит
и во сне затихает до самого темного дна,
когда осень кругом, а в полях наступило затишье —
всё, что было у них, они отдали людям сполна.

В море — даль, в поле — даль… И в единстве их сила,
их великая мощь, как в единстве земли и воды.
Вот стою я над морем… Оно в синей дымке застыло,
а за мною Одесса — и камни ее, и сады.

Вы, о камни, как сплав, что вулкана жерло извергало,
чем так дороги мне вы, что в памяти вас я сберег?..
Здесь моя боевая, далекая юность шагала
и качался мой штык — друг далеких и грозных дорог.

Здесь юнец кареглазый свой путь начинал. Здесь ночами
он набрасывал первые строки «Червонной зимы».
Тут мои и Ковиньки шаги прозвучали,
как и тысячи тысяч таких же, как мы.

Мы взошли на хребты, что нам снились в боях беспрестанных,
в бесконечных холодных снегах, и в горячих песках,
и в кровавых, несущих погибель буранах,
когда небо желанное меркло в глазах.

За вершинами вновь поднимаются снежные горы
и зовут нас… Над нами сияют вовсю небеса.
И вдали, как всегда, багрянеют знамена «Авроры».
Мы на горы взошли, чтоб бессмертья творить чудеса!

Я знаю силу слова —
оно острей штыка,
быстрее даже пули,
не только ястребка.

Оно лучей быстрее,
в нем — чувств и дум полет.
Для жизни вековечной
оно идет в народ.

Коль слово то — оружье,
как день, что не остыл,
коль в нем живет с любовью
и ненависти пыл,—

как пуля, золотое
оружье то разит,
коль ненависть в том слове
любовь твоя растит.

Оно с восходом мчится,
и в нем живет напев
любви к Отчизне нашей,
к врагу священный гнев.

Оружье счастья, слово,
я жить с тобой привык!
В любви — цветок ты словно,
ты в ненависти — штык.

Жарища. Марево степное.
Даль голубого голубей..
От сильной жажды и от зноя
раскрыл свой клювик воробей.

Кричит над полем ворон в сини,
речные заводи блестят.
В болоте, словно на картине,
спят стаи уток и утят.

Всё спит. Былиночка любая.
И светлый луч к ресницам льнет.
И лишь душа моя живая
никак в тревоге не уснет.

Она в далеких днях блуждает.
И вновь прощальных слез огнем
ей небо юности сияет
там, где Лисичье над Донцом;

где поезда кричат за далью
еще не выжженных степей
и пахнет углем и печалью
моих, давно прошедших, дней;

там ветер камыши качает…
И вижу я, как вдалеке
волна спокойно заливает
следы ребячьи на песке…

Как мне услышать листьев шум
в те дни, когда я был счастливым,
когда неслись, как море дум,
по небу тучи белогривы?..

Как мне увидеть волны те,
что юной зеленью светились,
где головастики в воде,
нагретой солнцем, суетились?

И вновь, где шепчутся березы
при набежавшем ветерке,
почувствовать родные слезы
на зацелованной щеке…

Сияло небо надо мною —
и я бродить не уставал,
захвачен жизни красотою,
листву каштанов целовал.

Моя душа в себя впитала
всю радость в солнечном тепле.
И ласточка мне щебетала
о счастье жизни на земле.

Как хорошо в порывах пьяных,
когда небес синеет гать,
листву развесистых каштанов,
как губы милой, целовать.

В небе чудо-радуга сверкает,
в землю уперев свою дугу,
и ни на минуту не смолкает
тракторов гуденье на лугу.

Там далёко Киев за лесами,
там беда когда-то с громом шла…
Верба-свет зелеными глазами
смотрится в Славуты зеркала.

Что-то шепчет ей листва акаций,
а она от трав и от тепла,
чтобы дном речным полюбоваться,
по колена в воду забрела.

Дождь прошел над рощей, над рекою,
на листве оставил капли слез.
Но еще, не ведая покоя,
всё гремит небес электровоз.

Всё гремит… Как будто после боя
отсверкали сабли наголо,
и до неба тихой красотою
столько росяных цветов взошло!

Дальше, дальше грозный гром грохочет,
радостен и свеж умытый сад.
И всё шире неба сини очи
вниз, на землю юную, глядят.