Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Что там рощица бормочет,
чистым солнцем просветлясь?..
А в глазах — Галины очи,
школа, парты, светлый класс.

Только лето это — снится,
недоступно далека
золотая ученица,
дочь соседа-кулака.

Туч насупленные брови…
Хлопец высмотрел глаза!
Но не знать ему любови
дочки сельского туза.

Всё пройдет, дождем прольется,
отшумит души гроза.
Что ж так сердце тяжко бьется
и в глазах блестит слеза?

Никогда не прикоснутся
пальцы к золоту волос.
После школы разойдутся
тропы врозь и судьбы — врозь.

Синий взор засветит строго
на прощанье, без забот.
Ей — в гимназию дорога.
А Степану — на завод.

Перемена, — смех, в азарте
школа ходит ходуном!..
Имя девичье на парте
парень вырезал ножом.

Уже, закован льдом тяжелым,
Донец заснеженный блестит…
Прошла зима, и в окна школы
весна приветливо глядит.

А там — сады кипеньем цвета
укрыты щедро по весне…
А там уже — вплывает лето
на малахитовом челне.

Приходит время расставанья
навек со школою родной.
И с ней последнего прощанья
ждет наш Степан в тоске немой.

Забвенья, славы ли дорога
ждет паренька в родной стране?
Словам прощальным педагога
он внемлет молча, как во сне.

Минуты шли чредою длинной,
как над покосами туман…
И счастьем светится Галина,
и горько хмурится Степан.

А за окном — как будто плахта,
синеет поднебесный край.
Теперь — завод, а может, шахта?
Чего там, парень, — выбирай!

Война!.. Тревога сердце студит,
и взгляд во мглу дорог шагнул…
Степан вовек не позабудет
манифестаций грозный гул,

когда кругом гремели песни,
когда чадил молебнов зов
и погребально в поднебесье
плыл перезвон колоколов.

И эшелоны, словно тени,
неслись в чужую сторону…
Они под ветра плач осенний
отца забрали на войну.

Как миллионы, оказался
жестоко ввергнутым в бои…
И за него один остался
Степан — надеждою семьи.

Ему не слушать невозбранно
веселый шум донецких вод:
подручным к слесарю Степана
определили на завод.

Ему теперь не часто лесом
бродить вдоль замерших озер, —
пора не с книгой, а с железом
вести серьезный разговор.

Шумит завод тысячелицый.
Степан мужает у станка.
И, неуклонная, струится
жизнь от гудка и до гудка.

Пришла пора иным знакомым —
сердца работой скреплены…
А где-то там, за окоемом,
горит земля в чаду войны.

Везде стопа войны стальная.
И с каждым днем печальней мать,
отцовских писем ожидая,—
пора бы, мог и написать…

Как там ему, где жарче горна
металлом брызжет динамит?..
А вскоре страшной вестью черной
беда обрушилась: убит.

О, как пытались боль утраты
слезами выплеснуть до дна!
О, сколько раз тогда была ты
проклятью предана, война!

Глаза — как будто в едком дыме,
тугая боль сжимает грудь,
но из могилы никакими
отца слезами не вернуть.

Детей не сможет, как бывало,
обнять, пить воду из Донца…
Таких, как он, уже немало —
испивших муку до конца.

А смерть всё новой дани просит
в громах ударов огневых,
как будто рожь косою, косит
народ в шинелях полевых.

А дни плывут, как дым завода,
и нет конца войны громам.
И всё труднее жить народу,
и всё вольготней — богачам.

Рукам трудящихся — оковы.
Глазам бессонным — смерти ночь…
Ужель войне кипеть багрово,
ужель беды не превозмочь?..

Клин журавлиный в небе откричал,
уже зима глаза пургой колола…
Семнадцатого года мощный вал
сломал подпорки царского престола.

Полиция в своих мундирах черных
в его обломках сгинула как дым.
Но так же мчались пушки на платформах
к передовой под небом громовым.

Ну как спастись от этого кошмара,
когда живым — вставать на место тех,
кто падал в страшном пламени пожара,
чтоб торгаши жирели без помех?

Неужто мрак ночной сгустится снова?!
На митинге, сквозь неумолчный крик,
негромкое пришло к Степану слово,
великое по сути — «большевик»…

О том, что путь не розами украшен,
что к счастью не добраться налегке,
что только труд — владыка руд и пашен,
он в большевистском услыхал кружке.

Товарищ Френкель!.. Не забыть худого
очкастого студента, дотемна
учившего, что нужно рвать оковы,
когда единством воля масс прочна.

Слова сияли яро, как знамена
непозабытых стачек боевых…
«Рабочим нужно действовать сплоченно,
тогда никто не одолеет их!»

Он говорил, что, кровью багровея,
всё льется слез народных океан:
«Рабочим безразлично, кто на шее,—
будь то немецкий или русский пан.

И тот и этот под завесой дыма
набил мошну огромную свою.
Одно лишь нам сейчас необходимо —
в свободы царство путь пробить в бою».

«Вот — цель! Ее лучами осиянный,
я твой навек, родной народ-титан!..»
И — крылья появились у Степана.
И — жизнь постиг по-новому Степан.

Та осень нам светло милела,
когда, пронзая даль до дна,
на крыльях Октября летела
свободы солнечной весна!

Лучами солнечного зова
сияла даль, ясней слезы…
И целовал Степан седого
шахтера в добрые усы.

Знамена, песни да объятья…
И сердцу дышится вольней.
И люди радостно, как братья,
шагали в даль цветущих дней.

Те дни забудутся едва ли.
Чтоб солнца пламень не погас,
его от бурь оберегали
и вся Отчизна, и Донбасс.

Всё казалось весною…
Новой силою крепки,
мимо шахты гурьбою
шли и шли горняки.

Пролетарская вахта,
многолюдный прибой.
Даже старая шахта
стала вновь молодой.

Руки в небо упруго
люд рабочий простер.
Обнимали друг друга
сталевар и шахтер.

Им, новейшим титанам,
тополя бьют челом…
И под стягом багряным
город в смычке с селом.

Вешним садом волнуясь
в свежей утренней мгле,
расцвела наша юность
на донецкой земле.

Навек исчез кошмарный мрак,
сияет солнечно судьба:
работай на себя, батрак,
трудись, рабочий, для себя!

Донецких вод блестит хрусталь,
росою светятся пути.
Звенит о наковальню сталь,
как сердце юное — в груди.