Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

Здесь любили, целовались, —
Их уж нет.
Вот деревья вновь убрались
В белый цвет.

Что мне делать? Не могу я,
Нету сил
Всех вернуть сюда, ликуя,
Кто здесь жил.

Из колодца векового
Не достать
У родного павших крова
Дочь и мать.

Не придут со дна ущелья
Сын с отцом.
Жутко вешнее веселье —
Смерть кругом.

Я не знал вас, дети муки,
Но люблю.
И хожу, ломая руки,
И пою.

Но из пламени той песни,
Из костра,
Вдруг шепчу, молю: «Воскресни,
Брат, сестра!»

Ветвь беру я снеговую
С высоты
И в слезах цветы целую.
Их цветы.

Она упала у двери дома —
Руками к саду, где тишь и дрема.

Над нею курды друг друга били.
Над ней глумились. Ее убили.

Погибнул город в пожаре алом.
Укрылся пеплом. Уснул устало.

Но жизнь земная непобедима.
Весна напала на смерть незримо,

Ее убила цветами рая,
Лучами солнца в цветах играя.

В саду жемчужном иду во мраке
И чую жизни угасшей знаки,

И вижу руки давно убитой,
В саду зарытой, давно забытой.

Сияют руки в цветенье белом,
Меня на помощь зовут несмело.

Я к ним бросаюсь, их зову внемлю
Они, сияя, уходят в землю.

К земле склоняюсь — трава ночная
Молчит сурово, росу роняя.

Вишенье, яблонье, алое, белое,
Скорбно стоит, как во сне онемелое.

В этом весеннем, цветущем саду
Жарко сказала невеста: «Приду!»

Полувенцами цветенье склоняется,
Тихо качается, не улыбается.

В этом саду подарила она
Свой поцелуй, молодая жена.

Запахом нежным, душистым дыханьем
Сад затомил и замучил молчаньем.

Здесь она с томной улыбкою шла,
Древнее семя стыдливо несла.

В цветики белые, в домики нежные
Пчелы за медом влетают прилежные.

Помните, ветки, счастливую мать?
Здесь она сына любила качать.

Где они, сад мой цветущий, сияющий,
Где они, рай, в жемчугах замирающий?

Где же хозяин заботливый твой,
Мать молодая, ребенок живой?

Мать, и отец, и ребенок с глазенками,
Словно две вишни, с ладонями звонкими?

Все лепестки тише смерти молчат.
Сад мой жемчужный, печальный мой сад!

Она лежит. Ее глазенки
Как две агатовых звезды.
И в ней, сияющем ребенке,
Не видно боли и вражды.

Ей девять лет. Она, играя
Ручонкой — смуглым стебельком, —
Напоминает облик рая,
В цветах увиденный тайком.

Она глядит, как за окошком
Сияет вишня и айва,
И длиннохвостым шепчет кошкам
Кошачьи милые слова.

И кажется, она для шутки
Легла в постель… Вот побежит!
Но стены белые так жутки.
Нет, почему она лежит?

Нет, почему она в больнице?
И почему у синих глаз
На чернобархатной реснице
Вдруг светится большой алмаз?

И отчего от брови к брови
Вдруг пролегает тонкий след?
Откуда в губках очерк вдовий,
Печать неисправимых бед?

О чем глухонемая дума
На темно-розовом челе?
Откуда страх шагов и шума
И крики в сумеречной мгле?

Насилье исказило землю!
Как страшно правду понимать!
Ответу бедственному внемлю:
Ребенок — будущая мать.

Пока, безоблачен и беспечален,
Лучится день и стены стонут в зное,
В расселинах обугленных развалин
Она лежит и смотрит, как дитя больное.

Знакомо все, и все совсем другое,
Пороги там же, там же сад с колодцем,
Но не ковры, а пепел под ногою.
Ручей, остановившись, стал болотцем.

Ее никто не кормит, не ласкает,
Ей голодно, ей странно все, ей жутко
Бежать отсюда? Сердце не пускает.
Быть может, хитрая все это шутка?

И может быть, все станет вдруг, как прежде,
Вернутся комнаты, ковры с цветами
И дети прибегут? Она в надежде
Поводит разноцветными глазами.

Но жизни нет. Обуглясь, стены стонут.
Все мертвое. И псы не лают в стычке.
Комок горелого тряпья, нетронут,
Лежит, в игрушки взятый по привычке.

Болит душа. Скорей бы ночь настала!
А ночь придет, она, больная, тенью
Начнет бродить, мяукая устало,
Цикад звенящих отвечая пенью.

Свалялся хвост пушистый. Шерсть измята.
Трясет она, как ведьма, головою.
И, как страну, что смертью злой объята,
Никто не назовет ее живою.

Как пламя белое воспоминанья,
На черные она взбегает угли.
И даже нет в глазах ее мерцанья:
Они все видели и вот потухли.

Иду в саду, а кости под ногами
Шуршат в траве меж тихими цветами.

И мне не надо ни цветов, ни сада,
Не в радость солнце, зелень не услада.

Ни птиц, ни пчел, ни бабочек блестящих,
Ни яблок молодых, к себе манящих,

Я ничего не вижу в странном цепененье,
В своей душе чужое слышу пенье:

«Я жить хотела, — слышу плач убитой, —
Истлело тело, гробом не укрыто».

Скажи молитву чуждыми устами,
Вздохни хоть раз над белыми костями.

Ведь близких нет, родные все со мною.
Утешь мой дух молитвою земною.

И я шепчу слова из панихиды,
А сердцу больно, полному обиды.

Прощайте, печальные тени,
Цветов онемелые губы.
Пусть ваши весенние сени
Ни вихрь, ни гроза не погубит.

Я с вами томился и плакал,
Я с вами упился цветеньем,
И зарностью алого мака,
И яблонь жемчужным лученьем.

Когда же плоды наливные
Созреют на ветках счастливых,
Вы вспомните, тени родные,
О песнях моих молчаливых,

О вере моей громогласной,
Что жизнь торжествует победно,
Что смерти зиянье напрасно,
Что люди не гибнут бесследно.

Он мне явился в блеске алых риз
Над той страной, что всех несчастней стран.
Одним крылом он осенял Масис,
Другим — седой от горьких слез Сипан.

Под ним, как тучи, темен и тяжел,
Сбираясь по долинам голубым,
С испепеленных, разоренных сел
Струился молчаливый, душный дым.