Петр Вегин - Серебро

Паденья и взлеты эпохи,
страстей и ошибок замес,
кто дьяволы и кто боги —
увидел он без завес.

Но душу его пронзает
судьбы беспощадный стилет…
Во мне умирает прозаик.
Его отпевает поэт.

Нелегок труд проводника —
зимой посредством кипятка
оттаивать клозет и краны.
Три мужика-боровика
всю ночь валяют дурака
и дуют водку, басурманы.

Земля мала, да велика —
от городка до городка,
от Сахалина до Урала…
Ни сына нет, ни сундука,
найти хотела мужика,
да, видно, долго выбирала.

«И я б могла в столице жить,
одежды модные носить. —
Она задумчиво закурит. —
Но так сложилась жизнь моя,
что вся страна — моя семья,
и камчадалы, и якуты…»

Крепка заварка для чайка,
и жизнь невыпито-крепка.
Мы все в ней — действующие лица.
Дай бог, чтоб мог сказать и я,
что вся страна — семья моя,
как это мыслит проводница.
Она проводит нас: «Пока!

Не отлежи себе бока.
На полке жестко — в жизни жестче».
И светится издалека
ее точеная рука,
сжимая желтенький флажочек…

Проколов колесо,
вы спешите с утра
в мастерскую, где, изощряясь в остротах,
молодые вихрастые мастера
скажут вам:
«Осторожно на поворотах!»

Я люблю мастерство человеческих рук,
работяг трудовую мирность.
Не беда, если вдруг
надломился каблук.
Нy а если душа надломилась —

сдайте душу в ремонт,
если в ней дыра,
в мастерскую поэзии,
боль не утаивая,
там работают волшебные мастера —
Пушкин, Хлебников, Есенин, Цветаева…

Белоснежнее ангельских риз
каждый день на хирурге халаты.
Выпрямляя горбатую жизнь,
сам хирург стал горбатым.
Горб его —
как рюкзак за спиной,
под завязку набитый уродством…
Распрямленною красотой
хирургия эта зовется.

К нему очередь — лет на пять —
многогорбая верблюдица.
Нету времени выпрямлять
всех, желающих распрямиться!

А недавно одна пришла,
вся в слезах виноватых:
«У меня горбата душа…»
Всполошила палаты.

Я скажу о прогрессе страны:
больше в будущем нету награды —
все прекрасны
и все стройны,
лишь хирург
и художник горбаты.

Бессонница моя — любовница моя,
красавица моя,
моя негодница,
все модницы, от зависти горя,
за красотой твоею не угонятся.

Бессонница моя — работница моя,
кормилица моя,
моя поилица,
с чем я не совладал в теченье дня,
с твоею помощью, бессонница, осилится.

Забавница моя, потешница моя,
нам по плечу,
что не по крыльям птицам.
С тобой исколесил я все моря
и полвселенной, а не только заграницу.

Безбожница моя, беспутница моя,
бессонница моя,
ты — бесприданница.
Ты — суд и подсудимому — скамья,
за все дневное от тебя сполна достанется.

Незримо мы обручены с тобой,
а наши кольца золотые
береза,
бывшая когда-то молодой,
незримо в кольца превращает годовые…

Повторяйте за мной,
как я повторял за старцем,
покоряясь мудрости
и почитая седины:
«Пускай тебе мясо достанется,
а мне кости останутся,
воспитай, мастер, моего сына!»

Воспитай, мастер, моего балбеса.
Понимаю — этот труд не пустяков,
но слишком стало много
на земле ремесленников,
надо, чтобы больше
было мастеров!

За Иуду от стыда сгорает осина,
Магдалина кается не у его ног…
Воспитай, мастер, моего сына,
чтобы он смог,
чего — не смог бог!

И не ради славы
или жизни сытной —
все равно веки накроют пятаки,
но чтоб твой сын, мастер,
своего сына
к моему сыну
привел и ученики!

Воспитай, мастер, моего сына!
Пусть под тобой не треснет земная кора.
В мире будут люди,
в людях будет сила,
пока будут в мире
мастера!

Памятники зеленеют.
Патина — их седина.
Стамбульскому нищему в шапку
бросил звезду аллах.
Скажите, кто в жизни не скомкал
ни одного блина?
Время идет, даже если
стрелок нет на часах.

Время не мама, чтобы
повязывать шелковый бантик.
В мастерской на Сретенке
мы плавили бронзу.
Можно было выпить ведро
и сразу стать памятником.
Но пили мы соответственно
московскому морозу.

Если бы я бросал по монетке
везде, куда хочется возвратиться,
мне бы понадобилось
несколько миллионов.
Лучшее в мире занятие —
кормить с ладони жар-птицу.
Чем она кормится? —
словом каленым.

Видали, что получается, —
бабы пекли блины,
а вышли часы — на угол каждому перекрестку.
Я награжден медалью
за освоение целины.
Но думаю, будет правильным
отдать ее Маяковскому.

Я бы хотел вернуться
в ту сретенскую мастерскую,
где неизвестный скульптор льет бронзу и мы — кружком.
Боже, как все-таки люди
напоминают простую
формочку для отливки
карамельных петушков!

Все, что мы с вами делаем,
это — плавление бронзы.
Ищите позы
сообразно жизненному стилю.
Все отольется вам —
слезы, грезы и розы,
главное, чтобы бронзы
для головы хватило.

Не будьте паиньками,
но не создавайте паники.
Жизнь, как щегол в форточку,
порх — и вы готовы.
Все мы формы для памятников,
формы для будущих памятников.
Будьте готовы к этому,
будьте здоровы!

Непостижимо, что мы — не вдвоем.
Холодно мне у чужого огня.
Ревность по доме твоем,
ревность снедает меня.

И, несравнима с клеймом,
душу мою раскаля,
нежность по доме твоем,
нежность снедает меня.

Скажем: добро, что тряпьем
я тебя не заменял.
Верность по доме твоем,
верность снедает меня.

Не серебром — ребром
я заплатил за тебя.
Душу не продаем,
хоть покупателей — тьма.

Ревность не рубят мечом.
Нежность не выжечь огнем.
Верность не купишь рублем.
Правит любовь конем.

Я тебя не перенес на руках
через семь мостов —
я их сжег,
потому что они не к тебе вели.
До седьмого неба выросли семь костров,
лед растаял, и по реке пошли корабли.

Мне сказала жизнь:
— Поди туда, не знаю куда… —
Я пошел туда и принес ей то, не знаю что.
И года мои были — соленые невода,
где обломки радуг
тяжелые рыбы
высекали хвостом.