Петр Вегин - Серебро

Усыновите журавля,
удочерите озерцо.
Чиста, как девочка, земля.
Сумейте стать ее отцом.

Нельзя жить вечно в облаках.
Поймем, узнав судьбу в лицо:
нельзя всю жизнь быть в сыновьях,
когда-то надо быть отцом!

Защиты ищут дерева
от надругательств и обид…
Да сбудутся твои права,
отцовство-щит!

А над вечернею водой,
как памятник живой — стоят
березы, полнясь чистотой
в неволю угнанных девчат…

Крепки, как сыновья, холмы.
Ход времени необратим:
не нас земля растит, а мы
за веком век ее растим.

Да посетит отцовство вас,
чтоб в полной мере наконец
открылась корневая связь
в словах —
отечество, отец…

Звездная точка,
крестик мерцающий,
знак сложенья
прожигая пространство,
сын, которого нет,
вьется в ночи над нами,
ища воплощенья,
требуя своего появленья
на белый свет.
Он выбрал нас. На это
у него, наверно, свои причины.
Мне кажется —
дело в твоей красоте.
Я слышу шепот его,
в ночи различимый:
«Пустите меня на Землю.
Я устал жить на звезде».
Какое дать ему имя —
будущему пришельцу?
Сотворение мира
начинается снова с нуля.
Пусть на одну душу
звезда раскошелится,
чтоб на одну душу
стала богаче Земля!

В поле зреет рожь.
В речке ходит линь.
В тебе зреет дочь
или, может, сын.

Черноглаза ночь.
Серебро рябин.
Тебе снится дочь,
а мне снится сын.

Материнства мощь
и отцовства чин…
Я согласен — дочь!
Ты согласна — сын!

Разногласья прочь!
Их объединим:
Василиса — дочь
и Василий — сын.
Но опять невмочь
от твоих кручин:
— Дочь и еще дочь…
Помоги мне, сын!

Твои волосы пахнут
лесными цветами,
а губы твои — медуница,
нанижи на травинку
себе ожерелье
из ягоды и росы.
Высвистывает синица,
что ты — темница,
в которой томится
дочь или сын.
Земля-землица,
вода-водица,
заря-зарница,
вы всё умеете,
и не имеет
ваша волшба границ.
После того
как он покинет
святую темницу,
пусть на земле
не будет больше темниц.
И пусть будет свобода —
простая, как рожь с васильками.
Мы дадим ему родину,
где песен — невперечет.
И пускай он увидит
своими глазами,
как в ночь на Ивана Купалу
папоротник цветет…

Разное судачат
люди разные…
Будь я проклят,
если ты не будешь счастлива!
Доживем до своего праздника.
Будем жить как —
это дело частное.
Ходишь,
материнством наливаешься.
За душою ни гроша,
зато душа не вымерзла.
И дотрагиваешься
левой варежкой
смысла, замысла моего,
вымысла.
Ты уже мне родила
и лес, и озеро,
облака, дорогу
и печалью даль сладимую,
яблоки ты родила,
колосья.
Пусть звонят колокола Владимира!
Дай еще мне дочь
иль сына ясным-ясного.
Или зря
я словом коробейничал?
Будь я проклят,
ежели не будут счастливы
женщина моя,
мое дитя,
мое отечество!

Прахом пойди, прежнее!
И права не предъявляй…
Здравствуй, мой сын —
свеже-
выпеченный каравай!
Горести — пламенем гордости
начисто все сжег.
Здравствуй, мой сын —
остро
выструганный божок!
Здравствуй, из глины красной
новехонький кувшин,
не для вина и лекарства —
для души!
Вот оно — освобожденье!
Сгиньте, дурные сны!
Здравствуй,
мое отраженье
в ясном зерцале жены!
Как хороша рябины
раскаленная кисть…
На тебе, жизнь, сына!
На тебе, сыне, жизнь!

Ждали снега —
выпал дождь.
Ждали сына —
вышла дочь.
Хочешь правды?
На, вкуси —
в дочку спрятался
сын!
Долгой почтой
из глубин
в дочке — точно! —
будет сын.
Будет синим
жизни луг.
Дважды сыном
будет внук!

Будущее умещается
в метр мягкой фланели.
У него — пара глаз,
две руки
и все остальное —
как у людей.
Будущее будет!
Оно еще маленькое, но
уже — есть.
Держу на руках будущее,
наполняюсь его пульсацией,
воздухом нашего времени
прикармливаю его.
Будущее, будь во что бы то ни стало!
У человечества один выход — дети.
И, как формы для отливки будущего,
мерцают матери в окнах родильных домов.

Год Кабана. И снег
крупнее желудей…
Безумен суток бег.
Качаю колыбель.

Как жернова на мель
нице, кряхтят века…
Качаю колыбель.
Мы — люди, не мука

Тяжел и страшен груз
пиратских кораблей…
А чем я защищусь? —
качаю колыбель.

За стенкою живет
печальный менестрель.
Жаль, ночью не поет…
Качаю колыбель.

Хоть за окном зима,
но робкая форель
в лесном ручье жива.
Качаю колыбель.

Земная ось хрупка,
но тем она цельней,
что я на ней пока-
чиваю колыбель.

Все менее пробел
меж ними. Не моргай —
земля и колыбель
в одно слились. Качай!

Качаю колыбель —
дитя и всех людей,
людей и всех детей.
Качаю колыбель.

Дочка пахнет жаворонком.
Рождена зимою,
да назло заморозкам
дочка пахнет жаворонком,
клейкою листвою.

Как на вербе-дереве
распускались почки,
а на вечном дереве —
сыновья да дочки.

Стану лицом к северу,
чтоб судьбу задобрить.
Дерево ты, дерево,
возьми меня в садовники!

Чтоб крепчала, дерево,
не боялась ветра
моя дочка — веточка
с яблоком бессмертья.

Дерево могучее,
из породы вечных,
самое плакучее —
древо Человечества…

Когда судьи страшные
нож приставят к горлышку:
— Ты на что растрачивал
силушку да волюшку?

Я скажу: — Окучивал
дерево редчайшее,
может, и плакучее,
но неувядающее…

Везде проблемы —
что в Москве, что в Йемене,
торопятся народы:
нету времени.
С деньгами лучше.
И, свернувши руки кренделем,
сказал художник:
— Ни копейки времени!

Не думай, друг,
о Нобелевской премии —
валютой платят.
Если б временем…
Нет времени на дружбу —
есть на выпивку,
и мастерам перечат кустари.
А если Время наизнанку вывернуть —
вдруг нету времени
у Времени внутри?

Кончается —
как бы литраж бензиновый.
У века — тоже свой метраж.
Дел на три жизни.
Сутки не резиновые.
Кто выиграл, кто проиграл — в тираж…
Как жмет в плечах пальто —
так и по Гринвичу.
Сыграть «ва банк» иль в «Спортлото»?
Один лишь плюс —
что времени нет скрытничать:
так откровенно не жили давно.