Сергей Трищенко - Христосиада

Все их земные заботы
Не стоят теперь ни гроша.
Слышу, вздыхает кто-то:
«Как была жизнь хороша!»

Скривился паромщик древний:
«Забудьте о мире том,
Сквозь звёзды плывём мы к терниям –
Отныне там будет ваш дом.

Per astra aspera ad –
Скажу я вам по-латыни,
Вам дьявол там будет рад,
И чёрт вам будет, как брат –
Вы станете здесь своими».

Спросил я Харона: «Слушай,
Позволь мне чуток погрести,
А ты вот попробуй грушу –
Поди ведь, давно не кушал?
Я так успокою душу
И кошек – не будут скрести»

«Ну что же – сказал паромщик, –
Садись, вот мое весло.
Да ты, я вижу, был гонщик!»
Не гонщик я был, а угонщик –
И это нас всех спасло.

Старик долго грушей давился,
Потом за весло хватал,
Как он ни бесился, ни злился,
А всё ж бушевать устал
И тихим и ласковым стал.

Сказал он тогда чуть слышно:
«Обманут я, как мальчишка,
А это, поверь, уже слишком.
Законы у нас ведь, что дышло –
Как ни поверни – так и вышло».

Ещё он сказал мне даже,
Слегка приоткрыв уста:
«Пёс Цербер стоит на страже,
Он вам там с размаху вмажет,
Пока ещё не устал».

А я ему отвечаю:
«Нам это не страшно, нет,
На нас он не осерчает –
Печенье ему дам к чаю
И всыплю кило конфет.

Он станет нам, как знакомый,
Почти что совсем родной,
А мы будем ближе к дому
И жизнь проживём мы снова –
Нам было мало одной.

Христос торговцев выгнал вон из храма,
Они же, гады, продали весь храм.
Тысячелетья длящаяся драма,
От Рождества знакомая всем нам.

Религия и чувства несовместны –
Мешает иерархия чинов.
Пускай не все служители бесчестны,
Но что в основе прячется основ?

Стремленье человека влезть повыше –
С древнейших обезьяннейших времен.
Покуда с высоты не съедет крыша,
К себе подобных не подпустит он.

А надо просто вспоминать почаще,
Влезая на высокий пьедестал:
Лишь тот, кто из древесной вышел чащи,
Из обезьяны человеком стал.

Бог сверху, говорят, а снизу – ад.
А люди, как в тисках, зажаты между.
Такому положенью я не рад:
Свободно можно потерять надежду.

Стремишься вверх – придавят облака
Им притяженье снизу помогает,
Пусть даже вверх протянута рука,
Но разве пустят с грязными ногами?

Куда придешь по тропке роковой,
Спасаясь от душевного разлада?
Пускай ты к Богу ближе головой,
Но ноги-то стучатся в двери ада.

Мы этот миф учили, как урок –
Понятно стало и для дураков:
Чтоб лабиринт пройти, имей клубок
Хотя бы из ботиночных шнурков.

Ребенку вдалбливали с малых лет:
Запомни и затылок зря не три,
Ища уже отысканный ответ:
Чтоб вспыхнул свет – пройди сквозь лабиринт!

И жили мы, всё запасая впрок,
В надежде, что придет заветный час.
И кое-кто повеситься не мог,
А у других – верёвок был запас.

Нить Ариадны – это световод
И Светом ослеплён был Минотавр.
Моя интерпретация не врёт:
Я знаю, потому что сам был там.

Я тоже шёл сквозь этот лабиринт,
Руками по сырой стене скользя,
А у стены лежали фонари,
Которые зажечь уже нельзя.

Все брали фонари с собой во тьму
С канистрой керосиновой в комплект,
А надо было – нить всего одну,
И чтобы в ней всегда струился свет.

Во тьме горящий факел – хорошо,
Когда сумеешь вовремя зажечь.
Ты можешь свеч с собою взять мешок,
Но стоит ли игра со смертью свеч?

Ты, прежде чем отправиться во мрак,
Пока порога не переступил,
Подумай же, хотя бы кое-как:
Для этого ли ты на свете жил?

А если не ответишь на вопрос
И скроется от выхода пятно,
И не озноб по коже, а мороз,
Тогда иди вперед – уж все равно.

Здесь шаг за шагом – лишь бетонный пол
И писк мышей, снующих из-под ног.
И не понять: зачем сюда пришёл,
На долгий или на короткий срок?

Пусть в темноте идешь ты не один,
А с лучшим другом – светом фонаря,
Но наверху – пускай и среди льдин,
А дважды в день – прекрасная заря.

Тебе снаружи может день помочь
И точки звёзд, что сменят синеву…
А здесь везде, всегда и всюду – ночь
И страхи снов ты видишь наяву.

Фонарик ли подвешен на крючок,
А может просто отблеск от костра?
Ползёт по стенке мокрой светлячок…
От крови иль от слёз стена мокра?

Жалею: не бывал здесь Диоген.
Как пригодился бы его фонарь!
Что делать, если тьме попал ты в плен?
Попробуй в стену головой ударь!

Чтоб искры разлетелися из глаз –
Пусть тьму они разгонят хоть на миг.
Когда светильник разума угас,
Не заменить его костром из книг.

Лежат у стенки грудой черепа,
Гнилушками сияя из глазниц:
Не манит их далёкая тропа,
Не омрачают сумраки ресниц.

Зачем пришли – чредой у стенки лечь?
Имели цель забиться глубже в щель?
Их голова не скатывалась с плеч –
Её там просто не было вообще.

Пусть пламя возгорится из искры! –
Мы вовремя сумели искру взять.
Но чтоб горели в темноте костры,
Сначала дров должны мы наломать.

Зачем вошел, ты помнишь ли ещё?
За правдой если, так она в ногах.
И чудится зубов блестящий щёлк…
А может, Минотавр – твой личный страх?

Когда фонарь погаснет среди тьмы
И сердце сразу в горле застряёт,
Что видят даже светлые умы,
Когда снаружи их никто не ждёт?

Когда вас не соединяет нить,
Вся теплая от света изнутри,
Не может темнота к себе манить:
Получше на свету всё рассмотри.

А если в тьму пришёл из темноты?
И возвращаться надо снова в тьму?
А позади – сгоревшие мосты? –
И возвращенье вроде ни к чему.

А если взял не нить – бикфордов шнур?
Ошибка жизни стоит не одной.
И пусть не воровал сегодня кур,
Так почему дрожит тогда ладонь?

Когда б она касалася руки,
А та – ещё, и так – живая цепь,
Тогда б на свете не было тоски
И в темноте. И в мире. И в лице.

Убьёшь ты Минотавра, или нет, –
Покажется пусть даже, что убил,
Но если сможешь свой оставить след,
Не скажут ли потом: «Он наследил»?

Привыкнуть к мраку сможет ли иной,
Когда за правду выдаётся ложь?
Но вдруг внезапно вспыхнет свет дневной –
Ослепнешь, или что-нибудь поймёшь?