Андрей Цыганов - Речь через завесу. Стихи

За стеклом проносятся пейзажи.
В мире все по принципу подобия.
Человек здесь человека гаже,
И поля – всеобщие надгробия.

Очень трудно встретить добродетель
по стране обставленной как зона.
Здесь мутации обычны тех, кто светел,
от нехватки, видимо, озона.

Я стою у входа Пантеона.
Где-то в прошлом. Едет колесница.
Трупы предков – времени основа.
Проступают в муках чьи-то лица.

Достигая жуткого предела,
я живым иду за занавеску,
заглянуть в сокрытые уделы,
натянув свою судьбу, как леску.

Наше прошлое – предтеча для сегодня.
Мы – не просто будущего камень.
Ничего не смыслим мы в Господнем,
рефлексивно повторяя: «Амен».

И, когда вдруг надоест потеха,
если тут ты не успеешь спиться,
умереть возможно, ради смеха
в плоть вписавшись воина-финикийца.

А потом ты станешь полководцем.
А потом ты станешь Римским Папой.
А потом родишься вдруг японцем.
А закончишь – мишкой косолапым.

И пойдешь ловить форель в предгорье.
И забудешь, что судьба незрима.
И когда в пространство канет горе,
возвратишься в пригороды Рима.

Мне вчера открылось это знание.
И сегодня жду посадки в зале.
Этот рейс уходит в мироздание,
так сказали на автовокзале.

В пункте А справляют панихиду.
В пункте Б давно все веселятся.
Мой автобус, движущий планиду,
у Творца проходит между пальцев.

Пес в моей квартире вислоухий.
Это в будущем. А нынче легкой птицей
лист в саду свалился к небу брюхом,
за предел шагнув самоубийцей.

Не четкостью слога, не жирностью точки,
Не в стройных теплицах взрастают стихи.
До боли, до крови, разодранной в клочья,
Пронзают и штопают душу они.

До боли, до крови, врастающий в землю,
И тянущий руки поднять в небеса,
Всю правду и ложь каждодневно приемлет
Учившийся верить всю жизнь в чудеса.

И пишущий болью своей на бумаге,
И сам удивляясь картине своей.
Так мерно ступает по лунной дороге,
Пытаясь достигнуть покоя на ней.

в Риме давным-давно, пожалуй, что в прошлой жизни,
бывала она в кино, тоскуя чуть-чуть по отчизне,
истоптанный Колизей, остаток чужих историй,
здесь вовсе не Коктебель, иные совсем устои,
здесь форум уводит взгляд к далеким истокам сути,
здесь «тысячи лет назад» застыли в какой-то ртути,
здесь было и есть вино, олива растет у дома,
и что-то в районе шести быть нужно у Ипподрома,
и после, когда заря окрасит тугие арки,
пересчитать нельзя в шкатулке своей подарки,
на ниточку нанизав живые доселе бусы,
и ложечку облизав от пенки, кофейный вкус и
ручная охапка роз, в копне утопают пальцы,
остаток житейских грез,
ложатся года, как сланцы,
и слово за словом стансы.

Играют джаз, подвал здания.
Я нем – слушаю.
Немота моя от незнания,
Я просто звуком дышу.

Гармоники неведомые,
Звуков капельный храм.
За блаженства мгновение,
Что я взамен отдам?

Белая комната – черным обоям.
Белая кожа – для черных одежд.
В мире безумном минута покоя
Неотделима от наших надежд.

Души людские меняют окраску:
В белое, в черное, в серое, в красное…
Белая комната в черных цветах.
И ничего больше нет – только страх.

Просторно в доме, тихо в сердце,
Не исчерпать бы благодать.
И мир как будто на ладони,
Да не понять, не осознать.

Себя никем не именуешь.
Тих и спокоен образ твой.
И вроде, как бы, существуешь,
А на поверку – не живой.

Полжизни, все в исканиях сути,
Любовь к груди своей прижав.
И сорок лет на сорок судеб,
Прожить, так и не променяв.

И в этом мире будь усердный,
Все сотвори и пожелай.
И жизни срок был милосердный,
Да раздарил все – прощевай.

Перед узором многогранным
И плачь, и радуйся свой век.
Не разменяй добро усмешкой,
Мой славный, милый человек.

Не исчерпать бы, да не сгинуть.
Задаром в мире не пропасть.
Даст Б-г, помянут добрым словом,
А Там уже – не наша власть.

в далекий год, где молоды скульптуры,
где писчая машинка сводит скулы,
толпится в серой очереди люд,
играет патефон и пьется Брют,
и мел рисует на асфальте кляксу,
прохожий по проспекту водит таксу,
и мимо урн окурками плюют,
в квартирах абажур – почти уют.

потом, переходя в иное время,
пространство и, тем самым, рубежи
сменяя непосредственно, и семя
свое перерождая в складках ржи
на поле золотого света солнца,
под куполом вселенной народясь,
души ростки, фракталом расходясь,
живут, по измерениям делясь.

приходят с криком, а уходят с грустью,
всю жизнь свою плывя обратно к устью,
познав, как сможешь, свет миров и мрак,
не успеваешь оглянуться, как
уже фигурой в бликах перехода,
бредет старик на ощупь – знак исхода,
и каждый вздох слепого в темноте
разносит эхо в звука полноте.

Тут прошли полки,
Римский легион.
А теперь полынь,
Полынь и воронье.

Смерть несущий Гай,
Полк, несущий скарб,
Путь-дорогу в рай
Вслед мостящий раб.

Все дороги в Рим,
Рай не Рим, не храм.
Б-га не найти,
Б-га нету там.

И полки, полки,
Смерть несущий Гай.
Не спастись тебе
По дороге в рай.

За туманом мгла.
Пред туманом свет.
А вошел в туман,
И дороги нет.

И полки, полки,
Рим не рай, не он.
И кресты, кресты,
Римский легион.

Как много смысла в тишине:
Прекрасный результат молчанья.

Как много страха в темноте:
Безумный результат сознанья.

Как много света на заре:
Красивый результат вращенья.

Как много сердца в доброте:
Великий результат терпенья.

Он смотрел, прислонясь к фронтону,
где ничто не могло спасти
от вселенского обертона,
и цицит он держал в горсти,
заступив за границу взора.
Звезд скопления, как озера
средь пустыни, что после зноя
в лунном свете мерцают, ноя
тихой музыкой, он же, стоя
перед временем строг и строен,
на ладонях еще нет ран,
и двенадцать не ходят строем,
и второй не разрушен храм.