Андрей Цыганов - Речь через завесу. Стихи

буковки проступают в мозгу булавками,
кот в ней играет своими лапками,
твоя роль в его жизни не больше мыши,
особенно, если кот – это жизнь,
и все свое время, пока ты дышишь,
ты терпишь, пока терпимо,
и ждешь, когда в тебя пустят когти,
и это случится неотвратимо.

было в эти дни такое солнце,
легкая прохлада, как весна.
растворить просторнее оконце,
чтоб пахнуло,
прогудело, пробудило
из-под полога и сна.

ни облачка на небе,
гнать тоску.
люстра россыпью огней
на свет негожа,
а ведь притерпелся
и к такому свету
тоже.

признаки двояки, неразборчивы.
лес цветной, и жизнь почти ясна.
что же ты проспал
и где потерян?
осень за окном, а не весна.

Останься, ты помнишь, когда расстаются?
На улице старой, положим, Арбат,
звучит чей-то шепот, и волосы вьются,
и эхом урчит многогласый набат.

Останься. Пройдем до конца переулки,
с осколками судеб несчетных имен.
Здесь вечность срослась с непрошедшей минутой,
и звон колокольный, как призрачный стон.

Останься, прошу, пусть без ясного лика,
слезами скрепляя границы траншей.
Великая скорбь в мостовых здесь отлита,
под скрип воронков беспросветных ночей.

Останься. Ты знаешь, здесь шарят по душам.
Смотри, чтоб сквозь век эту боль не избыть.
Стихи из огня, звук мелодии – слушай.
Здесь пусто и холодно праведным жить.

Останься… Не можешь? – прощаю. Прощайся.
Прощайся со всеми из наших мирян.
Язык наш запомни, запомни и сжалься
Над садом, проросшим на смерти семян.

Постучалась в мое окно липа,
Радостная, осенняя.
В убранстве ненарочито великом,
Как вестник воскресения.

Маленькая моя форточка,
Жизнь маленьких величин.
Я ли достоин оклика
Шелестом первопричин.

– Мой человек радостный.
Ликом прост и ясен.
Не думай, что день ненастный,
Долг платежом красен.

Весной распускаешься.
Летом горишь.
Осенью улыбаешься.
Зимой молчишь.

Красками дух захватывают
Мягкие полутона.
Веточкой благословляет
На будущее она.

город, играющий роль посредника
в частной жизнь, допустим, Сретенка
была поворотной по всем статьям,
и сильно важней, чем Омар Хайям,
чем строки, крупицы которых ловлю,
там, предположим, сказал – люблю —
один человек человеку другому,
и это положено было в основу
иных горизонтов и ветки родов,
к которым примкнули бордюры ладов
на старой, потертой годами гитаре,
которую дети потом доломали.

лоза вьется, ползет по стенке,
пускает отростки по стеблю-венке,
выше чем кровля не прыгнет лишь,
попытка наткнется на сверху «шиш»,
и стебли заглядывают в окно,
один из доступных порталов в «ино»,
и там, по ту сторону застеколья
они наблюдают, как произвольно
мечется человек в агонии,
в поисках идеальной, допустим, симфонии
и, погружаясь в сон в поту,
впадает в грезы и темноту.

так человечество, как факир,
веками проходит сквозь этот мир,
что-то рисует себе на коленке,
потом отдыхает, лежит на пенке
дышит, в йоге храня покой,
и возникает души застой,
стагнация, тупость, разброд, безвременье,
интеллект вдруг ложится тяжелым бременем,
мытарь – первое ремесло,
добро замыкает по кругу зло,
суёт частоколом охранные вышки,
и Марса закармливает до отрыжки.

на сон грядущий не хлебнул бальзаму.
я был здесь долго. ждал с надеждой даму.

но круг замкнулся. снег пошел в саду.
декабрь. поздно. спать offline пойду.

не дотерпел до встречи где-то час.
наутро в чате снова встречу вас.

видно, умру в дороге.
в старости,
может быть.
протяну, так сказать,
в купе каком-нибудь
сиротливые ноги.

лягу на полочку.
щелкну свет.
сомкну веки устало.
выдернут нить
из сердца. привет.
был, и тебя не стало.

просто.
даруется ли тебе
видеть в чертогах вечных
отблеск луны
и случайный свет
от фонарей млечных.

сквозь облака
в ночь,
под стук колес,
в звезд удалюсь скопление.
лист зашумит, прощебечет дрозд,
видящий привидение.